|
— Да уж… Слушай, может, у тебя плохо обстоит… — Есть такое дело. Но чтобы у меня стоял лучше, мне нужно побольше кожи. — Я собрался с тобой поговорить. — СО МНОЙ? — Да. — Может, тогда подойдешь поближе? Он почему-то испугался. Он встает, и его целлофановая кожа гремит. По-моему, в последний раз он мог застегнуть куртку лет семнадцать назад. Палли Нильсов: — Ну ладно. Уже поздно. — Да. Поздно. Позднее, чем ты думаешь. — Знаешь, я, наверно, попозже загляну, когда у тебя все будет лучше обстоять… — Да. Лучше позже, чем раньше. — Ладно. Договорились. Или давай я тебе позвоню. Ну, пора прощаться. — Не вопрос. Всегда рад с тобой проститься. С тобой так здорово прощаться, прямо ничего лучше на свете нет, разве что проститься с бренным миром. Палли Нильсов уходит. Пятится из комнаты раком. Катится горячей колбасой. Сосиска в моем Тесте. * * *Просыпаюсь в 1442-м. Вечно одно и то же: вырываю свое тело из гроба и оттираю землю с глаз. Ковыляю в коридор, как немой средневековый монах. В черно-белом клобуке. Камелитка-сигарета. Только я курю «Принц». В голове ни одной мысли. Только воротник на шее и дым изо рта. Легкое головокружение. Когда оно кончается, мне кажется, что впереди меня больше ничего не ждет, кроме следующей затяжки. Передо мной не жизнь, а всего лишь сигарета. 9,5 см под носом, 8, 7, 6, 5… Я с ужасом жду, что сигарета закончится. Что настанет, когда ее не станет? Пытаюсь затягиваться экономнее, но искра медленно и неуклонно подбирается к фильтру. В голове ни одной мысли. Считаю затяжки. Двенадцать затяжек в каждой сигарете. Двенадцать часов. Двенадцать апостолов. Все выверено. Вплоть до того, что у сигареты длина такая же, как у песни. Первой песни за сегодняшний день. «Losing my religion»[207]. «R. Е. М». Вот уже последняя затяжка, и мне как-то боязно. Конец эфира. Как до эпохи дистанционок. Перед глазами — пустота. На что мне убить день? Вот именно, убить. Кладу окурок в пепельницу. Смотрю на то, как минута превращается в дым. Вот она закончилась. Сгорела. Если б все дни можно было взять и поджечь. Время — на костер. Да. Новогодние костры. Сжечь все мосты. Если завтра взойдет не солнце, а что-то другое. Может, это из-за бурных событий последних дней, но этот понедельник такой пустой. Вынимаю из видика кассету этой ночи. «The Second Come»[208]. Говорят, Христос придет еще раз. The Second Coming [209]. Маэстро трудился над новым альбомом две тысячи лет. Хоть бы он оказался удачным! Кассета из видика — теплая. Температуры тела. Единственного тела, которое мне доступно. Да. Я монах. Монах в порномонастыре. Этот фильм был весьма «hard-on»[210], судя по снам сегодняшней ночи. Пока Исландия спала, здоровая и сильная Америка, со своим гормональным бюстом и специально выращенным гигантским членом, вовсю ебалась нон-стоп. Американская сперма ночи напролет капает на экраны, как дождь со снегом в замедленной съемке. Сунул кассету в футляр — и грустно как-то стало. Порнопохмелье. Ну все это делают, кроме меня! Может, когда-нибудь настанет и мой черед. И я убегу из материнского дома — из-за любви. Л. Ю. Б. О. В. ь — Ласки Юных Бейб Обещаны Вечно. Я выключил телевизор. Кажется, сейчас будет полный стоп-кадр, но тут звонит телефон. Как будто только того и ждал. Эльса. Поподробнее расспросить про маму: «Нет, вроде она пока не сориентировалась обратно, но хочешь, я схожу проверю?» — и ответить мне про Магги: «Да, он лазил на Ульварсфетль с фонарем, а потом всю ночь смотрел „MTV"». Да. Я взял из их жизни одну таблетку и взамен положил другую. Таблетка, от нее — ему. — 128 —
|