Запрещенный Сталин

Эта бездарная в оперативном отношении телеграмма просто являлась плохой дымовой завесой для заготовленной для меня, человека ни в чем не повинного, коварной ловушки. Для меня стало ясно, что руководитель отдела переусердствовал в «чистке» аппарата и пытался укрепить свою карьеру намерением выдать меня... за преступника, которого необходимо ухищрениями, кста­ти, очень бездарными, заманить на пароход как врага народа, и потом кричать «ура» и ждать награждения, как за хорошо прове­денную операцию. Таким образом я узнал, что моя судьба пред­решена и что меня ждет смерть.

Я перед собой ставил вопрос: имею ли я право, как парти­ец, даже перед угрозой неминуемой смерти отказаться от поез­дки домой. Товарищи, работавшие со мной, хорошо знают, что я неоднократно рисковал жизнью, когда это требовалось для дела партии.

Я систематически находился под ожесточенными бомбарди­ровками. Вместе с морским атташе я в течение двух недель под бомбами фашистской авиации разгружал пароходы с боеприпа­сами (хотя это не входило в мою обязанность). Я неоднократно жертвовал своей жизнью при выполнении известных Вам бое­вых заданий. На расстоянии трех шагов в меня стрелял извест­ный Вам белогвардеец, как в ненавистного большевика. Когда в результате автомобильного крушения у меня был сломан по­звоночный столб (2 позвонка), я, будучи наглухо залит гипсом, вопреки запрету врачей не бросил работы, а систематически разъезжал по фронтам и городам, куда меня звали интересы борьбы с врагом...

Никогда партия не требовала от своих членов бессмысленной смерти, к тому же еще в угоду преступным карьеристам.

Но даже не это, не угроза беззаконной и несправедливой рас­правы остановила меня от поездки на пароход... Сознание, что после расстрела меня, ссылки или расстрела моей жены, моя 14-летняя больная девочка окажется на улице, преследуемая детьми и взрослыми как дочь «врага народа», как дочь отца, которым она гордилась как честным коммунистом и борцом, — выше моих сил.

Я не трус. Я бы принял и ошибочный, несправедливый при­говор, сделав последний, даже никому не нужный, жертвенный шаг для партии, но умереть с сознанием того, что мой больной ребенок обречен на такие жуткие муки и терзания, — выше моих сил.

Мог ли я рассчитывать по прибытии в СССР на справедли­вое разбирательство моего дела? — Нет и еще раз нет! Вот мо­тивы:

1. Факт не открытого вызова меня домой, а организация за­падни на пароходе уже предопределила все. Я уже был занесен в список врагов народа еще до того, как моя нога вступила бы на пароход.