Запрещенный Сталин

Пишу вам, товарищи, пока есть еще капля душевных сил. Не переходите грани в недоверии! И — прошу — не затягивайте дела подследственного Николая Бухарина: и так мне сейчас жить — тяжкая смертельная мука, — я не могу переносить, когда даже в дороге меня боятся — и, главное, без вины с моей стороны.

Что мерзавцев расстреляли — отлично: воздух сразу очистил­ся. Процесс будет иметь огромнейшее международное значение. Это — осиновый кол, самый настоящий, в могилу кровавого ин­дюка, налитого спесью, которая привела его в фашистскую ох­ранку. У нас даже мало оценивают, мне сдается, это международ­ное значение. Вообще жить хорошо, но не в моем положении. В 1928—29 преступно наглупил, не учитывая всех последствий своих ошибок, и вот даже теперь приходится расплачиваться та­кой ужасной ценой.

Привет всем вам. Помните, что есть и люди, которые искренне ушли от прошлых грехов и которые, что бы ни случилось, всей душой и всем сердцем (пока оно бьется) будут с вами.

Николай Бухарин

Некоторые добавочные факты

Должен, чтобы не было недоразумений, сказать, что за годы моей работы в НКТП (Наркомат тяжелой промышленности СССР. — В. С.) и «Известиях», куда ко мне ходило и ходит мно­го всякого народу с разными просьбами, жалобами и т. д., быва­ли случаи встреч, о коих кратко упоминаю.

1. В НКТП (не помню уж, в котором году) прямо от Серго ко мне зашел И. Н. Смирнов (троцкист. — В. С.), сказал, что был в Самаре (или Саратове?), где «голодает» Рязанов (Д. Б. Голденбах, до 1931 года директор Института К. Маркса и Ф. Энгельса, тог­да же исключен из партии. — В. С.) и его жена больная, нельзя ли тому помочь. Я что-то обещал справиться, кажется, звонил в ЦИК.

2. В «Известия» внезапно заявился однажды Рязанов, с орде­ном на груди (года не помню, но его легко установить, т. к. тог­да ему было разрешено приехать лечить больную жену). Когда я у него спросил, что он сотворил с документом, он вскипел, стал стучать кулаком и заявил, что никогда не признает своей вины. Скоро ушел.

3. Как ни старался я избежать посещения А. Шляпникова (до 1929 года представитель правления акционерного общества «Ме-таллоимпорт», впоследствии хозяйственный работник, в 1933 году исключен из партии. — В. С), он меня все-таки пой­мал (это было в этом году, незадолго до его ареста) в «Извести­ях», просил передать письмо Сталину; я сказал своим работни­кам, чтобы больше его не пускали, потому что от него «поли­тически воняет» (он ныл: «Не за границу же мне бежать» и в таком же роде). Его письма, которые он оставил, я не пересы­лал, видя его настроения.