История западного мышления

Ибо эволюцией западного мышления двигало героическое побуждение сформировать самостоятельное и разумное человеческое «я», исторгнув его из стихии первоначального единства с природой. Эта преобладающая муже­ственность сказалась на всех основополагающих религиозных, научных и философских воззрениях западной культуры, началось же ее победоносное шествие около четырех тысячелетий назад, одновременно с покорением пат­риархальными кочевыми племенами древнейших матриархальных культур в Греции и Леванте, затем с силой проявившись в патриархальной религии За­пада, выросшей из иудаизма, в его рационалистической философии, при­шедшей из Греции, и в его объективистской науке, возникшей в Европе Но­вого времени. Все это послужило причиной развития независимой человеческой воли и интеллекта: трансцендентного «Я», самостоятельного индивидуального «ego», самоопределяющегося человека со всей его неповто­римостью, обособленностью и свободой. Однако для этого мужскому мыш­лению понадобилось потеснить и подавить женское. Мы видим это в древне­греческом мышлении, полностью подчинившем себе доэллинские матриархальные мифологии, в иудео-христианском отрицании Великой Бо­гини-Матери и в просветительском возвеличивании хладнокровного рассу­дочного «ego», полностью отделившегося, от внешней природы, и можем ут­верждать, что эволюция западного мышления была основана на подавлении женского начала — на подавлении нерасчлененного унитарного сознания, participation mystique с природой. Это было последовательное отрицание anima mundi, то есть мировой души, цельности бытия, некоего всеприсут-ствия таинства и неоднозначности, воображения, эмоций, интуиции, ин­стинктов тела, природы, женщины — словом, всего того, что мужское на­чало в своих проекциях отождествило с «другим», «инаковым».

Однако такое разобщение неизбежно влечет за собой стремление к воссо­единению с утраченным — в особенности же после того, как героические мужские поиски завели современное мышление в безнадежный тупик, где, почувствовав себя в полном одиночестве, оно приписало себе единоличные права на всякое сознательное разумение, какое только есть во Вселенной (че­ловек — единственное сознательное и разумное существо, Космос слеп и ме­ханистичен, Бог мертв). Тогда-то для человека наступает экзистенциальный кризис: он — одинокое и смертное сознательное «ego», заброшенное в абсо­лютно бессмысленной и непознаваемой Вселенной. Наступает для него и кризис психологического и биологического порядка: он живет в таком мире, форма которого в точности отвечает его мировоззрению, то есть в «рукотвор­ном» окружении, постепенно становящемся все более механистичным, без­душным и саморазрушительным. Кризис современного человека — это, по существу, мужской кризис, и я убежден, что уже сейчас назревает его разре­шение в громадной волне женственного начала, всколыхнувшей нашу культуру. Причем явствует это не только из подъема феминизма, усиления пози­ций женщин и из возвышения чисто женских ценностей в глазах как жен­щин, так и мужчин, и не только из быстрого роста женской образованности и появления «родочувствительных» перспектив практически в каждой интел­лектуальной дисциплине, но также из растущего чувства единства с планетой и со всеми ее природными формами, из растущего осознания экологической угрозы и усиливающейся реакции против политических и корпоративных стратегий, направленных на нещадную эксплуатацию среды, из растущего приятия человеческой общности, из стремительного крушения давних поли­тических и идеологических барьеров, разделявших народы мира, из углубля­ющегося понимания ценности и необходимости взаимопомощи и сотрудничества и из взаимодействия множества различных перспектив. Ощу­тима эта волна и во всеобщем стремлении к воссоединению с телом, с эмо­циями, с бессознательным, с воображением и интуицией, в новом интересе к таинству деторождения и материнскому достоинству, в растущем призна­нии имманентного природе разума, в широкой популярности, какую полу­чила гипотеза о Гее (Земле). Ощутима она и во вспыхнувшем увлечении культурными воззрениями архаических времен и современных туземных пле­мен — например, древних европейцев, американских индейцев, африкан­цев,— в новом внимании к женским перспективам божественного, в археологическом открытии традиции Великой Богини и в современном воз­рождении духовности этой Богини, в подъеме иудео-христианской традиции Софии и папском провозглашении Assumptio Mariae*, в отмеченном почти повсеместно стихийном появлении женских архетипических феноменов и в отдельных сновидениях, и в психотерапии. Ощутим этот порыв и в огромной волне интереса к мифологическим воззрениям, к эзотерическим учениям, к восточному мистицизму, к ведовству и шаманству, к архетипической и трансперсональной психологии, к герменевтике и другим необъективистским эпистемологиям, к научным теориям о голономической** Вселенной, к морфогенетическим (формообразующим) полям, к рассеивающим структурам, теории хаоса, теории систем, экологии мышления, ко вселенской сопри­частности — этот список можно продолжить до бесконечности. Как и пред­сказал Юнг, в современном сознании происходит эпохальный сдвиг, примирение двух враждебных полюсов, слияние противоположностей: hieros gamos (священное бракосочетание — др.-греч.) между мужским началом, долгое время пребывавшим на вершине господства, но теперь оставшимся в отчужденном одиночестве, и женским началом, долгое время пребывавшим в угнетении и рабстве, но теперь начавшим стремительное восхождение.