История западного мышления

Однако в дальнейшем чувство гармонии с природой, свойственное ран­нему романтизму, претерпело значительные изменения: Новое время начало понемногу стареть. Здесь романтический темперамент испытал сложное воз­действие собственного внутреннего развития, разлагающего влияния совре­менной промышленной цивилизации и современной истории, а также науч­ных взглядов на природу как на нечто безликое, бесчеловечное и стихийное. Результатом этого стало восприятие природы, которое шло чуть ли не враз­рез с начальным романтическим идеалом: современный человек все острее ощущал свое отчуждение от благодатного природного лона, свое отпадение от единого бытия, свою скованность рамками абсурдной вселенной, где царит лишь случай и необходимость. Повзрослевший современный чело­век — уже более не осиянное духовной славой дитя природы — превратился в неуместно чувствительного и ранимого обитателя неумолимой и необъятной пустоты, лишенной всякого смысла. Видению Вордсворта пришло на смену видение Фроста:

Space ails us moderns: we are sick with space.

Its contemplation makes us out as small.

As a brief epidemic of microbes

That in a good glass may be seen to crawl

The patina of this least of globes.

(Пространство мучит нас и тошнотой и жаром.

В сравненьи с ним малы мы и ничтожны,

Как эфемерное скопление микробов:

Приблизив лупу, различить возможно,

Что и они ползут по крохотному шару).

Однако романтический темперамент, вступив в союз с научно-техничес­ким развитием, напротив, приветствовал по разным причинам отделение человека от природы. Свобода человека от навязываемых природой ограни­чений, его умение блюсти надзор за окружающей средой, умственные спо­собности, позволяющие ему наблюдать и толковать природу, не делая ни­каких антропоморфных проекций, воплотили для научного мышления совершенно бесспорные достоинства. Парадокс заключался в том, что именно этот путь и привел науку к углубленному осознанию неразрывного внутреннего единства человека с природой: его непреодолимой зависимости от природной среды и экологической вовлеченности в нее, его эпистемоло­гической взаимосвязанности с природой, которую он никогда не сможет опредметить до конца, и вполне конкретных опасностей, таившихся в по­пытках современности достигнуть такого полного отъединения и опредмечивания. Таким образом, наука начала приближаться к позиции, которая во многом напоминала изначальную романтическую позицию отно­сительно единства человека и природы,— хотя в целом она была, конечно, лишена какого-либо духовного или трансцендентного измерения и, по сути дела, не снимала теоретических и практических вопросов, по-прежнему преследующих разделение между человеком и миром, так никуда и не дев­шееся.