История западного мышления

Сходным образом, оба направления по-разному относились к традицион­ным столпам западной культуры — античной классике и иудео-христианской религии. По мере своего развития научно-просветительское мышление при­бегало к античной мысли лишь в той мере, в какой она помогала найти удоб­ную отправную точку для дальнейших исследований и теоретических постро­ений; в остальном же метафизические и научные системы античности расценивались как отсталые и представляли главным образом исторический интерес. Для романтиков, напротив, античная культура была по-прежнему живым царством олимпийских богов и героев. Ее художественные творения начиная от Гомера и Эсхила по-прежнему оставались недосягаемыми и воз­вышенными образцами для подражания, ее творческие и духовные прозре­ния по-прежнему несли в себе смысл, который нужно было заново раскры­вать. Оба направления — и научно-просветительское, и романтическое — всячески поощряли открытие классического прошлого, но у них на то были разные мотивы: первый — для получения точных исторических знаний, дру­гой — для того, чтобы воскресить прошлое, заставить его ожить в творчес­ки-созидательном духе современности.

Теми же принципами определялись и различия в их отношении к тради­ции в целом. Если рациональное научное мышление относилось к традиции довольно скептично, ценя ее ровно постольку, поскольку она сохраняла преемственность и служила своего рода основой для растущих знаний, то ро­мантическое мышление, не менее, а иногда и значительно более бунтарское по характеру, находило в традиции нечто таинственное — вместилище кол­лективной мудрости, хранилище откровений народной души, живую и из­менчивую силу, наделенную независимым существованием и стихийной тягой к дальнейшему развитию. Такая мудрость не была просто эмпиричес­ким знанием научного мышления: скорее, она говорила, о глубинных реаль­ностях, сокрытых от здравого смысла и механических опытов. Этот новый аспект восприятия был направлен вскоре не только на классическое анти­чное наследие, но и на состояние духовности средних веков, на готическую архитектуру, на все древнее и первобытное, восточное и экзотическое, на разнообразные эзотерические традиции, на Volkgeist* германских и других народов, на дионисийские истоки культуры. Возник и новый взгляд на Воз­рождение, за чем вскоре последовало и новое осознание самой эпохи роман­тизма. Что же касается научного мышления, то его подобные проблемы если и затрагивали, то отнюдь не из сочувственного одобрения или вселяемого ими вдохновения, но по причинам научного — исторического или антропо­логического — интереса. С научно-просветительских позиций, современная цивилизация с ее ценностями беспорно возвышалась над всеми предшест­вующими, тогда как романтики относились к современности со всеми ее проявлениями глубоко неоднозначно. По прошествии некоторого времени эта неоднозначность обернулась прямой враждебностью: романтики жесто­ко разочаровались в вере Запада в собственный «прогресс», во врожденном превосходстве его цивилизации в неизбежных свершениях рационального человека.