История западного мышления

Столь же явно было и различие в их отношении к феноменам человечес­кого сознания. Научно-просветительское исследование разума и мышления носило характер эмпирический и эпистемологический, все более сосредото­чиваясь на чувственном восприятии, познавательном процессе и статисти­ческом изучении поведения. Интерес же романтиков, напротив, питался начиная с «Исповеди» Руссо, этого романтического продолжения и отклика на появившуюся на заре католичества «Исповедь» Августина,— напряжен­ным чувством самосознания и сосредоточенностью на сложной природе че­ловеческого «Я», к тому же их интерес был достаточно свободен от ограни­чений научной перспективы. Первенство принадлежит не разуму и восприятию, а чувству и воображению. Вспыхнувший интерес был направ­лен не только на возвышенные и благородные стороны человеческой души, но и на ее противоречивые и темные стороны, соприкасавшиеся с проблема­ми зла, смерти, демонического и иррационального начал. Эти темы, кото­рые оптимистичный свет рациональной науки чаще всего опасливо обходил, вдохновляли творения Блейка и Новалиса, Шопенгауэра и Кьеркегора, Го-торна и Мелвилла, По и Бодлера, Достоевского и Ницше. Романтизм заста­вил современного человека обратить свой взор вглубь, чтобы увидеть другую сторону существования. Исследовать таинства внутренней жизни, ее настро­ений и побуждений, любви и желаний, страха и Angst*, глубинных столкно­вений и противоречий, воспоминаний и сновидений, испытать крайние и непередаваемые состояния сознания, воспарить в неведомую высь в эпифаническом экстазе, погрузиться на самое дно человеческой души, впустить в сознание бессознательное, познать бесконечность — такова «программа» ро­мантического самоуглубления.

В отличие от ученого, который был занят поисками общих законов, оп­ределяющих единственную объективную реальность, романтик упивался без­граничной множественностью реальностей, запечатлевавшихся в его субъек­тивном сознании и сложнейшей неповторимостью каждого явления, события и переживания, предстающего перед его внутренним взором. Исти­на, открываемая с различных позиций, в глазах романтика была несравнен­но выше, чем монолитный и единогласный идеал эмпирической науки. Для романтизма реальность была насквозь пронизана символами, а поэтому уже в первооснове своей была многозначна, являя собой непрерывно меняющее­ся сплетение многоуровневых значений, порой даже противоположных. А для просветительского мышления реальность, напротив, была конкретной и буквальной, однозначной. Возражая против такого подхода, романтики ука­зывали на то, что даже та реальность, которую выстраивало и рассматривало само научное мышление, была в корне символична — правда, ее символы были совершенно особого рода (механические, материальные, безличные) и понимались учеными как единственно ценные. С романтической точки зре­ния, условное научное видение реальности представляло собой в сущности не что иное, как обрядившееся в новые одежды ревнивое «единобожие», не желающее признавать никаких других богов, кроме себя. В буквализме на­учного мышления романтизм видел форму идолопоклонства, близоруко чтя­щего некий смутный объект как единственную реальность — вместо того, чтобы открыть в этом объекте великое таинство, сосуд глубочайших реаль­ностей.