Тошнота

распространится по всему лицу, конечно, лишний, но не более чем два первых.

Существование -- вот чего я боюсь.

Стемнело, город зажигает первые огни. Господи! Как он захлестнут

природой, несмотря на все его геометрические линии, как давит на него вечер.

Отсюда это так... так бросается в глаза. Неужели же один я это вижу? Неужели

нет нигде другой Кассандры, которая вот так же стоит на холме и видит у

своих ног город, поглощенный утробой природы. А впрочем, какая мне разница?

Что я могу ей сказать?

Мое тело тихонько повертывается к востоку и, качнувшись, пускается в

путь.

Среда, мой последний день в Бувиле

Я обегал весь город в поисках Самоучки. Домой он наверняка не пошел.

Должно быть, бродит, не разбирая дороги, подавленный стыдом и ужасом,

бедняга-гуманист, отвергнутый людьми. По правде сказать, я ничуть не

удивился, когда стряслась эта история, -- я предугадывал давно, что его

кроткая, пугливая голова неминуемо навлечет на себя скандал. Его вина была

так ничтожна: в его робкой созерцательной любви к молодым людям почти нет

чувственности -- скорее это своеобразная форма гуманизма. Но ему было

уготовано в один прекрасный день оказаться одиноким. Как мсье Ахилл, как я

сам -- он из той же породы, что я, он полон доброй воли. Отныне его удел

одиночество -- и уже навсегда. В мгновение ока рухнуло все: его мечты о

культуре, мечты о согласии между людьми. Сначала придет страх, ужас,

бессонные ночи, потом потянутся долгие дни изгнания. По вечерам он будет

бродить по двору Ипотечного банка, издали смотреть на освещенные окна

читального зала и с замиранием сердца вспоминать длинные ряды книг, их

кожаные переплеты, запах их страниц. Мне жаль, что я не проводил его, но он

сам не захотел -- сам просил оставить его одного, он начал проходить выучку

у одиночества. Я делаю эту запись в кафе "Мабли". Я вошел сюда, как бы