Тошнота

были супругами и матерями. Они воспитали прекрасных детей, научили их

понимать, в чем состоит их долг и их права, понимать, что такое вера и

уважение к традициям, которые создали Францию.

Все портреты были написаны в темно-коричневых тонах. Живые краски были

изгнаны из соображений приличия. Однако в портретах Ренода, который

предпочитал писать стариков, на черном фоне резко выделялись снежно-белые

волосы и бакенбарды; лучше всего у художника получались руки. Бордюрену,

менее изощренному в технике, руки удавались меньше, зато пристежные

воротнички на его полотнах сверкали как бело-

мраморные.

Было жарко; негромко похрапывал смотритель. Я обвел взглядом стены -- я

увидел руки и глаза; кое-где лица таяли в пятнах света. Я направился было к

портрету Оливье Блевиня, но что-то меня удержало: с почетного места в центре

стены на меня устремил ясный взгляд коммерсант Паком.

Он стоял, слегка откинув голову, держа в одной руке цилиндр и перчатки,

которые прижимал к жемчужно-серым панталонам. Я не мог удержаться от

известной доли восхищения -- в нем не было ничего посредственного, ничего,

что можно было бы подвергнуть критике: маленькие ступни, руки с тонкими

пальцами, широкие плечи борца, сдержанная элегантность не без намека на

фантазию. Он учтиво являл посетителям свое ясное, без единой морщинки лицо,

на его губах витала даже тень улыбки. Но серые глаза не улыбались. Ему было

лет пятьдесят, но он был молод и свеж, как тридцатилетний. Он был просто

красив.

Я отказался от мысли обнаружить в нем какой-нибудь изьян. Но он меня не

отпускал. Я прочел в его глазах спокойный и неумолимый приговор.

И тут я понял, что нас разделяет; мое мнение о нем его нисколько не

затрагивало -- для него это была жалкая психология, вроде той, что разводят

в романах. Но его суждение пронзало меня насквозь как меч, оно ставило под

сомнение самое мое существование. И он был прав, я всегда это сознавал: я не

имел права на существование. Я появился на свет случайно, я существовал как