Томизм

Излагая эти подходы, св. Фома стремится соблюсти два основных условия. Во-первых, он хочет, чтобы доказательство было рационально законченным, невзирая на характер вдохновившего его учения. Во-вторых, он старается по мере возможности связать его с какой-нибудь метафизической темой аристотелизма, т. к. сам предпочитает следовать философии Аристотеля и в стремлении обеспечить по крайней мере духовное единство всех доказательств ищет возможность связать их с метафизикой Философа. Именно здесь историк сталкивается с наибольшими трудностями в интерпретации: его научная скрупулёзность рискует заслонить от него смысл искомой доктрины. Действительно, собственная задача историка — раскрыть и изложить подлинный смысл учения; на св. Фому он ссылается лишь в конце. При этом он склонен думать, что сам св. Фома поступал так же, откуда возникают всяческие недоразумения. Ведь св. Фома ведёт себя как философ: каждая философская тема, над которой он размышляет, обладает для него тем смыслом, какой он сам вкладывает в неё, независимо от источника заимствования. Таким образом, историк должен быть историком настолько, чтобы признать: сам св. Фома отнюдь не всегда поступал как историк. Несомненно, полезно по возможности различать многообразные интеллектуальные течения, питавшие то или иное томистское доказательство бытия Бога, но смысл доказательства выявляется вовсе не через возведение этих течений к их первоистокам. Напротив, если историк идёт на поводу у собственной научной эрудиции, она становится для него источником путаницы: доказательства, которые св. Фома хотел представить простыми и ясными, превращаются в хитросплетённый исторический лабиринт199. Смысл доказательства заключён именно в том изложении, какое даёт ему св. Фома.

Но главная трудность не в этом. Томистскую доктрину упрекали в философской бессвязности. Отправляясь от различных философских учений, предоставлявших св. Фоме материал для его трудов, - от философии Аристотеля, Платона, Авиценны, Аверроэса и многих других, — исследователи усматривали в томизме искусную мозаику, составленную из разнородных, но ловко пригнанных друг к другу кусочков, так что в результате получился как бы рациональный дубликат христианского откровения. Попытки ответить на этот упрёк неубедительны, т. к. подобные критики исходят из представления о том, какова должна быть доктрина св. Фомы, чтобы отвечать требованиям настоящей философии. Между тем, хотя в ней и много философии, причём глубочайшей философии, — сама томистская доктрина не есть философия. Всё, что есть в томизме философского, действительно таково, но оно интегрировано в богословский синтез, чья собственная цель преобладает над подчинёнными ей элементами. Теряют ли они при этом в своей рациональности или выигрывают - сам по себе вопрос спорный, и разногласия во мнениях на этот счёт служат ещё одним предупреждением, что любой вопрос может иметь два ответа. Во всяком случае, это не исторический вопрос, поскольку речь идёт о вынесении оценочного суждения. Но это и не чисто философский вопрос. Компетентно ответить на него в состоянии лишь тот, кто, подобно самому св. Фоме, соединяет в себе философа и богослова. Наша задача как историков ограниченна: мы можем лишь попытаться выявить смысл вопроса, задаваемого такой теологией, как теология св. Фомы.