|
После этого Сократ вздрогнул, а его взгляд остановился. Один из величайших философов всех времен и народов умер… Оценивая произошедшее в контексте того, о чем мы говорили в этой главе – контексте противопоставления невежественной толпы и разумного индивида, все описанное трудно назвать казнью. Скорее это было красиво обставленное самоубийство того, чье время – не только физическое, но и историческое, уже заканчивалось по тем обстоятельствам, что совершенно не зависели от приговора суда-гелиэи… Умирая, Сократ остался выше своего общества, совершенно так же, как и когда он жил. Умирая, он просто еще раз подтвердил все свои тезисы уже не в теории, а в реальной практике. Умирая осужденным, но на самом деле Сократ сам приговорил свой гражданский коллектив на осуждение не только в глазах современников, но и в глазах тысяч последующих поколений. Согласно легенде, донесенной до нас Диогеном Лаэрцием, после смерти Сократа афиняне осознали позор содеянного и раскаялись: они закрыли гимнасии и палестры, Мелета осудили на смерть, остальных – на изгнание, а в честь Сократа воздвигли бронзовую статую работы Лисиппа, поместив ее в хранилище утвари для торжественных шествий; а когда Анит приехал в Гераклею, гераклейцы в тот же день выгнали его вон [18]. Однако исторические источники этого не подтверждают: к сожалению, для того чтобы наступило время общественного раскаяния, обычно требуется, чтобы изменилось само общество, а для этого нужны целые десятилетия, а то и столетия. Поэтому, будучи объективными, нам следует все-таки признать, что после смерти Сократа Афины просто продолжили жить дальше. Точнее, уже неся в себе метастазы того, что мы сейчас называем кризисом полиса, доживать… Сократ ничего этого уже не знал. Но, как минимум, он все равно знал то, что относилось непосредственно к его собственному восприятию в веках, знал то, что он сказал Гермодору, то, что мы не можем не процитировать в своей работе еще раз: «Мало того, если я буду предан казни несправедливо, то это будет позором для тех, кто предаст меня казни несправедливо: ведь если быть несправедливым позорно, то как же не позорно вообще что бы то ни было делать несправедливо? А для меня же позорного в том, что другие не могут по отношению ко мне ни судить, ни поступать справедливо? Как я вижу, и люди прежних времен оставляют о себе неодинаковую память в потомстве, вне зависимости от того, были ли они виновниками несправедливости или жертвами ее. Я знаю, что и я, если и буду предан казни, встречу сочувствие в людях, – не такое, как те, кто предаст меня казни, потому что – я в том уверен – всегда в мою пользу будут свидетельства людей, что я ни к кому никогда не относился несправедливо и никого не сделал хуже, а, напротив, всегда старался своих друзей сделать лучше» [19]. — 337 —
|