|
Очевидно, что Алкивиад умирал ровно так же, как и жил, с позерством и пафосом. Однако и этот пафос, и это позерство были связаны не только с особенностями характера Алкивиада: просто он, так же как и все ученики великого философа, как Хармид и Критий (красиво погибший с мечом в руке под Мунихием), Платон и Ксенофонт, изо всех сил стремился войти в историю. И у нас нет сомнений в том, что научил их этому именно Сократ, когда-то входивший в общий круг общения с «отцом истории» Геродотом, знавший Фукидида и воспитавший Ксенофонта. Историческое время Сократа, хронологически совпадающее с его достаточно долгой по античным меркам физической земной жизнью, близилось к концу. И хотя рядом по-прежнему были такие давние друзья, как Критон и Федон, уже выросли Платон и Ксенофонт, иногда Сократ обнаруживал других талантливых молодых людей, стареющий философ не мог не отдавать себе отчет в том, что его жизнь подходит к своему завершению. И, надо полагать, что Сократ вполне сознательно шел на такое обострение ситуации вокруг своей привычной деятельности, которое и должно было стать эффектным финалом его блестящей работы по поискам и защите добродетели. И это было явно лучше того, чем просто тихо дряхлеть и умереть от старости. Дадим слово самому Сократу. Уже во время суда, разговаривая со своим другом Гермогеном, который удивлялся чересчур смелым заявлениям Сократа и просил его быть повежливее с судьями, чтобы те отнеслись к подсудимому лояльнее и не присудили его к чему-то чересчур строгому, философ сказал ему следующее: «Ты удивляешься, Гермоген, что, по мнению бога, мне лучше умереть? Разве ты не знаешь, что до сих пор я никому на свете не уступил бы право сказать, что он жил лучше и приятнее меня? Лучше всех живет, думаю я, тот, кто больше всех заботится о том, как делаться как можно лучше, а приятнее всех – кто больше всех осознает, что он делается лучше. До сих пор это было моим уделом, как я сознавал; встречаясь с другими и сравнивая себя с другими, я всегда так думал о себе; и не только я, но и мои друзья всегда имеют обо мне такое мнение, не из любви ко мне, но вследствие уверенности, что сами они от общения со мной могут стать лучше. А если я проживу дольше, то, может быть, наступят неизбежные невзгоды старости, – буду я хуже видеть и слышать, хуже соображать, труднее будет мне учиться новому, скорее буду забывать, буду становиться хуже тех, кого я раньше превосходил. Если бы я этого не осознавал, и тогда жизнь моя не была бы уже жизнью… — 302 —
|