Слова и вещи

2. Исследование внутренних вариаций представляет собой важный теоретический сегмент новой филологической теории.

1 Ворр. Ueber das Konjugationssystem der Sanskritsprache, S. 147.

2 J. Horne Tooke. Paroles volantes, Londres, 1798.

309

Всеобщая грамматика, конечно, исследовала этимологические преобразования слов и слогов во времени. Это исследование было, однако, ограничено тремя обстоятельствами. Оно каса­лось скорее изменения букв алфавита, нежели возможностей изменения реально произносимых звуков. Кроме того, эти изме­нения рассматривались лишь как постоянное следствие, возмож­ное в любое время и при любых условиях, сходства букв между собою: считалось, например, что «р» и «b», «m» и «n» доста­точно близки, чтобы замещать друг друга; причем такие изме­нения вызываются и определяются лишь сомнительной бли­зостью и смешением звуков как при произнесении, так и при слушании. Наконец, гласные вообще рассматривались как са­мый неуловимый и непостоянный элемент языка, и только согласные считались пригодными для прочной постройки (не­даром иврит, например, даже отказывается от написания глас­ных).

У Раска, Гримма, Боппа язык впервые рассматривается как. совокупность фонетических элементов (хотя и не сводится к первоначальным выкрикам). Если всеобщая грамматика счи­тала рождением зыка тот момент, когда производимый ртом и губами шум становился буквой, то теперь уже признается, что язык существует постольку, поскольку эти шумы образуют ряд различных расчлененных и сочлененных звуков. Все бытие языка связано отныне со звуками. Именно это и объясняет тот новый интерес к неписьменной литературе, к фольклору, разго­ворным диалектам, который проявляют, например, братья Гримм или Ренуар. Язык начинают исследовать в наиболее не­посредственном его воплощении — в устной речи, которая иссу­шается и окаменевает при письме. Отсюда проистекает вся ми­стика слова, чистого поэтического порыва, бесследно проходя­щего и лишь на мгновение оставляющего за собой замирающие колебания. Именно в своем звуковом обличье, одновременно и мимолетном, и глубинном, речь всевластна. Ее тайные силы, одушевленные пророческим дыханием, по самой сути своей про­тивоположны эзотеризму письма (даже когда они порой и пере­секаются), ибо письмо предполагает, что в недрах видимых лабиринтов остается сгусток тайны. Язык — это уже не только тот знак — более или менее схожий, отдаленный или произволь­ный, непосредственным и очевидным образцом которого Логика Пор-Рояля считала изображение человека или географическую карту. Теперь уже природа знака заключается в колебаниях, отделяющих его от видимого знака и сближающих с музыкаль­ным звуком. И только в XX веке Соссюр обошел тот аспект речи, который был главным в филологии XIX века, и восстано­вил над всеми историческими формами измерение языка как: такового; при этом он вывел из забвения и старую проблему знака, неизменно воодушевлявшую мысль, начиная с Пор-Рояля и до последних «Идеологов».