Слова и вещи

1 Id., ibid., pr?face, p. 1.

267

Таким образом, имеется некоторое соответствие между кантовской критикой и тем первоначальным, едва завершенным обликом, в котором в ту же самую эпоху представал идеологи­ческий анализ. Однако Идеология простирала свою рефлексию на все поле познания — от первоначальных впечатлений и до политической экономии, включая логику, арифметику, науки о природе и грамматику; она стремилась охватить в форме представления все то, что постоянно создавалось и воссозда­валось вне ее. Однако это схватывание могло осуществиться лишь в полумифической форме генезиса — одновременно и еди­ничного, и всеобщего, при котором отдельное, пустое и аб­страктное сознание должно было, начав с мельчайшего пред­ставления, постепенно развернуть обширную картину всего, что вообще может быть представленным, В этом смысле Идеоло­гия — это последняя классическая философия, подобно тому как «Жюльетта» — это последний классический рассказ. В сценах и рассуждениях у де Сада новая мощь желаний на­ходит себе место в развертывании безупречно прозрачного представления; так, анализ, проводимый Идеологией, включает в свое повествование о рождении все формы представления, вплоть до самых сложных. В противоположность Идеологии кантовская критика означает, напротив, порог современной эпохи, она вопрошает представление, исходя уже не из беско­нечного движения, которое строит из простейших элементов все возможные их комбинации, но исходя из его законных гра­ниц. Таким образом, она впервые санкционирует важное со­бытие европейской культуры конца XVIII века: уход знания и мысли за пределы пространства представления. Оно оспарива­ется в самой своей основе, в своем первоначале, в своих гра­ницах; безграничное поле представления, которое установила классическая мысль и которое Идеология стремилась шаг за шагом обойти с помощью научной дискурсии, обернулось те­перь метафизикой — но такой метафизикой, которая никогда не вышла бы за свои собственные рамки, которая выступала бы в качестве неискушенного догматизма, которая никогда не ставила бы прямо вопроса о своих правах. В этом смысле Критика выделяет то метафизическое измерение, с которым философия XVIII века стремилась покончить простым анали­зом представления. В это же время, однако, она открывает воз­можность другой метафизики, цель которой — вопрошание все­го того, что лежит за пределами всякого представления и явля­ется его источником и первоначалом; именно она сделала воз­можными те философии Жизни, Воли, Слова, которые XIX век развернул, следуя по стопам «Критики».