Слова и вещи

1 В 1686 году Рей пишет еще "Historia plantarum generalis".

158

что сообщают о нем древние авторы, о том, что могут сказать о нем путешественники. История какого-то живого существа — это само существо, взятое внутри всей семантической сети, ко­торая связывала его с миром. Столь очевидного для нас разде­ления между тем, что мы видим, тем, что заметили и сообщили другие, тем, что другие, наконец, воображают или во что они наивно верят, великого деления на три части, по видимости столь простого и столь непосредственного, — на Наблюдение, Документ, Сказку — не существовало. И не потому, что наука колебалась между разумным призванием и всем грузом наив­ной традиции, а по причине более точной и более значимой: дело в том, что знаки были составной частью вещей, тогда как в XVII веке они становятся модусами представления.

Когда Джонстон пишет свою «Естественную историю четве­роногих», знает ли он о них больше, чем Альдрованди полуве­ком раньше? Не намного, утверждают историки. Но вопрос не в этом, или, если его хотят поставить таким образом, нужно ответить, что Джонстон знает о них гораздо меньше, чем Аль­дрованди. Последний по поводу каждого изученного животного давал развернутое, и на том же уровне, описание его анатомии и способов его ловли; его аллегорическое использование и его способ размножения; зону его распространения и дворцы его легенд; его питание и наилучший способ приготовления из него соуса. Джонстон же подразделяет свою главу о лошади на две­надцать рубрик: имя, анатомическое строение, обитание, воз­раст, размножение, голос, движения, симпатия и антипатия, ис­пользование, употребление в целебных целях и т. д. 1. Все это было и у Альдрованди, и даже гораздо большее. А ведь суще­ственное различие кроется как раз в том, что отсутствует. Как мертвый и бесполезный груз, опущена вся семантика, связанная с животным. Слова, тесно связанные с животным, были освобо­ждены от этой связи с ним и опущены; и живое существо, в своей анатомии, в своей форме, в своих нравах, в своем ро­ждении и в своей смерти, предстает как бы в настоящем виде. Естественная история обретает свое место в теперь открытом пространстве между вещами и словами — пространстве без­молвном, чистом от всякой словесной шелухи и тем не менее организованном согласно тем самым элементам представления, которые с полным правом могут быть названы. Вещи подсту­пают к самым границам дискурсии, ибо они оказываются в глу­бине представления. Следовательно, наблюдение начинается не с отказа от исчисления. В возникновении естественной истории, взятой вместе с соответствующей атмосферой эмпиризма, в ко­торой она развивается, не нужно видеть невольное насилие опыта над познанием, которое выслеживало истину природы