Слова и вещи

1 Duсlоs. Remarques sur la grammaire g?n?rale, p. 43—44. 2 Destutt de Tracy. El?ment d'Id?ologie, II, p. 307—312. 3 Wartburton. Essai sur les hi?roglyphes des ?gyptiens, Paris, 1744, p. 15.

4 Id., ibid., p. 9—23.

145

(столь частые в самых древних литературах), а также иллюзия, согласно которой знание состоит в познании сходств.

Однако история языка, наделенного образным письмом, бы­стро оборвалась. На этом пути почти нет возможности добиться прогресса. Знаки множились не посредством тщательного ана­лиза представлений, а посредством самых отдаленных аналогий; это благоприятствовало скорее воображению народов, чем их рефлексии, скорее их легковерию, чем науке. Более того, позна­ние требует двойного обучения: сначала обучения словам (как во всех языках), а затем обучения знакам, не связанным с про­изношением слов. Человеческой жизни едва ли хватит для этого двойного обучения; если и есть досуг, чтобы сделать какое-либо открытие, то нет знаков для того, чтобы сообщить о нем. На­оборот, переданный знак, поскольку он не поддерживает внут­реннего отношения с изображаемым им словом, всегда оказы­вается сомнительным: переходя от эпохи к эпохе, нельзя быть уверенным, что одному и тому же звуку соответствует одна и та же фигура. Итак, нововведения оказываются невозможными, а традиции — скомпрометированными. Единственной заботой ученых оказывается сохранение «суеверного уважения» к позна­ниям, полученным от предков, и к тем учреждениям, которые хранят их наследие: «они чувствуют, что любое изменение в нравах привносится и в язык и что любое изменение в языке запутывает и уничтожает всю их науку»1. Когда народ обла­дает лишь аллегорическим письмом, то его политика должна исключать историю или, по крайней мере, всякую историю, ко­торая не была бы чистым и простым сохранением существую­щего. Именно здесь, в этом отношении пространства к языку, фиксируется, согласно Вольнею2, существенное различие между Востоком и Западом, как если бы пространственное положение языка предписывало временной закон, как если бы язык не приходил к людям через историю, а, напротив, они принимали бы историю лишь через систему их знаков. Именно в этом узле из представления, слов и пространства (слова представляют пространство представления, представляя самих себя в свою очередь во времени) бесшумно формируется судьба народов.

Действительно, история людей совершенно изменяется с введением алфавитного письма. Они записывают в простран­стве не свои идеи, но звуки, и из них они извлекают общие элементы для того, чтобы образовать небольшое число един­ственных в своем роде знаков, сочетание которых позволит об­разовать все слоги и все возможные слова. В то время как сим­волическое письмо, желая придать пространственный характер самим представлениям, следует неясному закону подобий и от­клоняет язык от форм рефлективного мышления, алфавитное