Слова

Но тогда... как же я? Я. чья миссия - писать? Да, меня тоже

ждут. Я превратил Корнеля в Пардальяна: он остался кривоногим, узкогрудым,

сохранил постную мину, но я избавил его от скупости и корыстолюбия; я

преднамеренно спутал литературное мастерство и великодушие. Теперь уж

ничего не стоило самому сделаться Корнелем и облечь себя полномочиями

защитника рода человеческого. Забавное будущее готовила мне моя новая

ложь; но пока я был в выигрыше. Явившись на свет незваным, я приложил все

усилия, чтобы родиться заново; меня, как я уже рассказал, вызвали к жизни

тысячекратные мольбы оскорбленной невинности. Сначала все это было

понарошку: мнимый рыцарь, я совершал мнимые подвиги, в конце концов меня

стало воротить от их невсамделишности. И вот я снова обрел право мечтать,

но на сей раз мои мечты реализовались. Ведь призвание существовало,

никаких сомнений, гарантию дал сам верховный жрец. Выдуманный ребенок, я

становился подлинным паладином, чьими подвигами будут подлинные книги. Я

призван! Моих творений - первое из них, при всем моем усердии, появится не

раньше 1935 года - уже ждут. Году к 1930 люди начнут проявлять нетерпение,

говорить между собой: "Однако он заставляет себя ждать! Вот уже двадцать

пять лет кормим тунеядца! Что ж, мы так и помрем, не прочтя его?" Я

отвечал им своим голосом 1913 года: "Отстаньте, дайте поработать!" Но я

был любезен: я видел, что они - бог знает почему - нуждались в моей

помощи, и эта нужда породила меня, только я и мог ее удовлетворить. Я

прислушивался, стараясь уловить в себе самом это всеобщее ожидание, мой

животворный источник и смысл моего бытия. Иногда казалось, еще минута - и

я у цели, но тут же я понимал тщету своих усилий. Неважно: с меня было

достаточно и этих обманчивых проблесков. Приободрившись, я озирался по

сторонам: может, меня уже где-нибудь не хватает? Но нет, слишком рано.

Прекрасный предмет желания, еще не осознавшего себя, я радостно соглашался хранить некоторое время ИНКОГНИТО. Иногда бабушка брала меня в библиотеку, меня забавляли высокие задумчивые дамы, скользившие от полки к полке в тщетных поисках автора, который насытил бы их голод; они и не могли его найти, ведь им был я - мальчик, путавшийся у них под ногами, а они даже не смотрели в мою сторону.

Меня это донельзя потешало и трогало до слез; за свою короткую жизнь я насочинил себе немало ролей и склонностей, но все они таяли как дым. Теперь во мне пробурили скважину, и бур уперся в скалу. Я писатель, как Шарль Швейцер - дед, от рождения и навсегда. Случалось, однако, что сквозь этот энтузиазм пробивалось беспокойство. Я не хотел допустить, что талант, гарантией которого в моих глазах был Карл. - простая случайность, я ухитрился превратить его в некий мандат, но никто не поощрял меня, никто ничего от меня не требовал, и мне не удавалось забыть, что вручил себе полномочия я сам. Я был частью первозданья, и в тот самый момент, когда я выделился из природы, чтобы стать наконец самим собой тем другим, каким я хотел быть в глазах других, - я взглянул в лицо своей судьбе и узнал ее: то была всего лишь моя собственная свобода, возведенная мной самим в ранг некой сторонней силы. Короче, мне не удавалось ни полностью провести себя, ни полностью разубедить. Я колебался. Сомнения воскресили старую проблему: как сочетать верноподданность Мишеля Строгова и великодушие Пардальяна? Когда я бывал рыцарем, я не повиновался приказам короля; должен ли был я согласиться стать писателем по чьему-то повелению? Впрочем, сомнения мучили меня недолго; я был во власти двух противоборствующих начал, но отлично приноравливался к их разноречию. Меня даже устраивало, что я одновременно дар небес и плод собственных произведений. В хорошие минуты все исходило от меня, я сам извлек себя из небытия, чтобы дать людям книги, которых они жаждут; послушный ребенок, я буду покорен до конца дней, но только себе самому. В часы уныния, когда меня тошнило от никчемности моей свободы, я утешал себя, напирая на предназначение. Я призывал род человеческий и возлагал на него ответственность за свою жизнь; я видел в себе только продукт коллективной потребности. Чаще всего я умудрялся не отказываться полностью ни от свободы, которая вдохновляет, ни от необходимости, которая оправдывает, и тем самым сохранял душевный мир.