Слова

уродливость, я старался изуродовать себя, чтобы отрезать к ней все пути,

чтобы отречься от людей и чтобы они от меня отреклись. Комедии добра я

противопоставлял комедию зла. Иоас брал на себя роль Квазимодо.

Перекашивая и морща лицо, я искажал его до неузнаваемости, вытравляя следы прошлых улыбок.

Лекарство оказалось вреднее болезни. Спасаясь от славы и бесчестия, я пытался найти прибежище в одиночестве своего подлинного "я", но у меня не было "я" - в глубине своей души я обнаружил озадаченную безликость. Мне чудилась медуза. которая тычется в стекло аквариума, собирая в мягкие складки свою мантию, и тает во мраке. Спустилась ночь, чернильные облака расплылись в зеркале, заволакивая мое последнее воплощение. Лишившись алиби, я был приперт к самому себе. Я угадывал во мраке неопределенное смятение, шорох, пульсацию - существо из плоти и крови, самое жуткое из всех и в то же время единственное, которого я не боялся. Я спасся бегством, вновь вернулся к своей роли херувима не первой свежести. Но тщетно - зеркало подтвердило давно известную мне истину: мое уродство неподдельно. От этого открытия я так и не оправился.

Всеми обожаемый и никому не нужный, я оставался при пиковом интересе;

в семь лет мне не на кого было надеяться, кроме как на самого себя, а меня

самого еще не было - был необитаемый зеркальный дворец, в который

смотрелась тоска нарождающегося века. Я родился, чтобы удовлетворить свою

громадную потребность в самом себе. До какой-то минуты я пробавлялся

тщеславием комнатной собачонки. Загнанный в тупик гордости, я сделался

гордецом. Раз никто всерьез не нуждается во мне, я решил стать

необходимым всему миру. Что может быть прекраснее? Что может быть глупее?

По правде говоря, у меня просто не было выбора. Путешествуя зайцем, я задремал на скамье, контролер меня растолкал. "Ваш билет!" Пришлось сознаться, что билета нет. Нет и денег, чтобы купить его. Поначалу я признавал свою вину - документы я забыл дома; на вокзале, уж не помню как, обманул контроль, - словом, я проник в вагон незаконным путем. Мне и в голову не приходило оспаривать правомочие контролера, я во всеуслышание клялся в своем уважении к его должности и заранее подчинялся его приговору. Теперь, на этой последней ступени унижения, у меня оставался единственный выход - вывернуть ситуацию наизнанку; и вот я сообщал контролеру, что тайные причины огромной важности, затрагивающие интересы Франции, а может быть, и всего человечества, требуют моего присутствия в Дижоне. Если взглянуть на дело с этой новой точки зрения, то, пожалуй, во всем поезде не найти пассажира, имеющего больше прав на проезд, чем я.