Скептицизм и животная вера

Таким образом, скептик вследствие того, что он довел свой скептицизм до крайних пределов, находится среди более ясных и менее двусмысленных объектов, чем практический и верующий разум; однако эти объекты лишены внутреннего смысла, они суть только то, чем являются очевидно, все то, что лежит на поверхности. Они демонстрируют ему все мыслимое с величайшей ясностью и силой, но он более может воображать, будто он видит в этих объектах что-либо другое, кроме их непосредственного наличия и их номинальной стоимости. Скептицизм, следовательно, исключает все знание, заслуживающее этого наименования, всякое преходящее, предположительное знание фактов, которое является формой верования и на его место ставит интуицию идей, умозрительную, эстетическую, диалектическую, произвольную. В то время как преходящее знание, хотя оно имеет большое значение, если является истинным, всегда может быть поставлено под сомнение, интуиция, которая, напротив, не обладает каким-либо потусторонним объектом или истиной и не претендует на это, не рискует ошибиться, поскольку не претендует ни на какие права на что-либо чуждое ей или окончательное.

В этой прозрачности и невозмутимости интуиции есть нечто сверхъестественное. Представьте себе ребенка, привыкшего видеть одежду только на живых людях и едва ли отличающего ее от магическим могучих тел, которые приводят ее в движение. Неожиданно этот ребенок попадает в магазин, где он видит разнообразную одежду, развешанную на выстроившихся рядами манекенах, с полой грудью из толстой проволоки, с деревянными набалдашниками вместо голов; ребенок может быть очень шокирован или даже перепуган. Как это возможно, чтобы предметы одежды, развешанные таким образом, могли бы не быть людьми? Подобные абстракции, мог бы он сказать себе, метафизически невозможны. Либо эти фигуры должны тайно сохранять жизнь и быть готовы начать танцевать, когда меньше всего этого ожидает, либо на самом деле они нереальны, и он может только воображать, будто видит их. Подобно тому как мальчик мог расплакаться при виде всех этих одежд, лишенных тел, такое же впечатление может впоследствии произвести на него грандиозное зрелище природы, если бы он стал скептиком. Маленькому слову есть присущи свои трагедии; с величайшей непосредственностью оно сочетает и отождествляет различные вещи, и однако ни одна из них никогда не тождественна другой, и если в этом заключаются чары сочетания их и обозначения их одним именем, в этом же таится опасность. Когда бы я ни пользовался словом есть, исключая полную тавтологию, я грубо им злоупотребляю, и когда я обнаруживаю свою ошибку, кажется, что мир распадается, а члены моей семьи больше не знакомы друг с другом. Существование ( это здоровое тело и знакомые движения, которые юный ум ожидает обнаружить в любом манекене. И те из нас, кто умудрен опытом, порой не в меньшей степени упорствуют в неприятии зрелища облачений существования ( всего того, что мы видим, когда само существование исчезает. Скептицизм представляет нам именно эти действительные, привычные, но теперь лишившиеся внутренностей объекты, как незнакомый мир. Вернисаж идей, где представлены все виды фасонов и моделей, но без тел, которые могли бы надеть их, и где привычная манера передвижения не отвлекает взор от необычного кроя и тщательной отделки каждой детали. Это представление, столь полное в своей театральной реальности, где не осталась упущенной, незамеченной ни одна пуговица, ни одно перо, ( не живой бал, каким он должен быть, а пародия на него, подобно дворцу Спящей Красавицы. Для моего обычного ума одежда без тел столь же неуместна, как и тела без одежды. Только сочетание того и другого свойственно человеку. Вся природа обнажена и счастлива этим, и я сам не так далеко ушел от природы, чтобы время от времени не возвращаться с глубоким чувством облегчения к наготе ( то есть к подсознательному. Но идеи без предметов и облачение без носителей представляются мне нелепостью, я думаю, что одежда создана для того, чтобы соответствовать фигуре, без которой она бы упала. Все-таки подобно фиговым листкам Эдема одежда ею по своей сути не является. Фиговые листки стали предметами одежды случайно, когда один из них был приспособлен для этого предусмотрительным потребителем ( не обязательно человеком ( чей инстинкт может выбрать его, иначе он довольствует тем, что упускает свой шанс и валяется в груде своих разноцветных соседей на огромном складе отвергнутых убранств.