|
Европейские философы, даже считавшиеся идеалистами, редко смирялись с тем, чтобы рассматривать опыт как творение воображения. Вместо того чтобы искать вне иллюзии какой-то принцип, который мог бы ее вызывать или, быть может, устранять, как они поступали бы, как если бы, пытаясь истолковать сон, они относились к ней, как относятся к сновидению суеверные люди, то есть они предположили, что образы, которые они видели, сами по себе были субстанциями или силами, или по крайней мере несовершенным отображением оригиналов, напоминающим их. Другими словами, они были эмпириками, которые рассматривали явления как составляющие элементы субстанции. Конечно, были и исключения, но некоторые из них только подтверждали правило. Безусловно, Парменид и Демокрит не считали, что данные чувства или воображения существуют иначе, чем иллюзии или условные знаки, но по этой самой причине их основной интерес почти не затрагивал их, а был направлен главным образом на "Бытие", на атомы и пустоту, которые соответственно, как они считали, лежат в основе явлений. Сами явления, таким образом, приобретали определенную последовательность заменителей чего-то иного, поскольку рассматривались как своего рода оболочка субстанции. Каким-то образом внутри воспринимаемого датума или позади него всегда должна была обнаруживаться сама не вызывающая возражений субстанция. Парменид не мог признать, а Демокрит не обнаружил, что единственная основа явлений ( определенное событие в мозгу, ни в коей мере не похожее на них, и что отношение данных к обозначаемым внешним событиям представляет собой отношение спонтанного символа, подобного экспрессивному междометию, но отнюдь не отношение копии или эманации. Простодушные античные ученые полагали (как и некоторые мои современники сегодня), что восприятие отделяло от материальных предметов поверхностные качества или же действительно представляло собой эти отделившиеся качества, переместившиеся в голову наблюдающего. Соответственно отрицание существования чувственно воспринимаемых и интеллигибельных объектов никогда не было искренним до тех пор, пока не была отвергнута также и субстанция, пока перестали считать, что в этих явлениях и за ними не скрывается нечто существующее. Все современные идеалисты осознали, что действительное явление не может быть частью субстанции, ибо субстанцией не является; данный образ имеет только данные отношения. Если я приписываю ему другие отношения (что я и делаю, если приписываю ему существование), я подменяю чистый датум одной из двух вещей: либо субстанцией, которая имеет такую же форму, что и датум, но возникает и растворяется в собственной среде, в соответствии с собственным ритмом, независимо от каких бы то ни было наблюдений; либо моим собственным восприятием, моментом моего опыта, носителем моего образа. Первый выбор просто возвращает меня к началу физики, когда существовало чисто наглядное знание о материальном мире и еще ничего не было открыто относительно его истинного механизма и его истории. Второй выбор постулирует человеческий дискурс или, как его обозначают эти философы, опыт: ясно, что статус датума в дискурсе или опыте ( это статус простого явления, неустойчивого, прерывающегося, никогда не повторяющегося и зависящего в кажущемся наличии от движения внимания и перемешивания неясных образов восприятия. Другими словами, то, что существует, то есть то, что сохраняется в потоке и обладает меняющимися внешними отношениями, ( это жизнь, сам дискурс, многочисленные приключения духа в его целостности. Это как раз то, что пытаются передать или вообразить писатели и психология познания (literary psychology). Отдельные данные, еле различимые с помощью слов, приклеенных к ним, являются сверкающими блестками или абстрактными точками отсчета для наблюдателя, ориентированного на невидимые события. Именно эти невидимые события, целостность человеческого опыта и истории, как она традиционно излагается, являются объектом веры этой школы и подлинным существованием. — 34 —
|