Россия земная и небесная

Особенное место в чуткой душе занимают судьбоносные, критические, переломные периоды прошлого. Одним из них было у нас начало двадцатого века – время трех революций, гибели тысячелетней православной России, появление атеистического государства под названием СССР. Если правда о тех днях не станет нашим настоящим, мы не сможем правильно ответить на грядущие вызовы истории. Совершенно прав был тот мудрый человек, который сказал: «Если я пойму русскую революцию, я пойму все». Где же нам взять эту правду? У историков? Но ведь у каждого из них своя концепция, и он подгоняет под нее факты. У мемуаристов? Но многие из них представляют происходившее так, чтобы самим предстать перед читателем в выгодном освещении. Нет, лакмусовой бумажкой эпохи может быть только поэт – существо болезненно чувствительное, впечатлительное, вечно рефлексирующее и в то же время мнительное, не доверяющее собственной натуре и потому жадно впитывающее дух своего времени. Чем талантливее поэт – тем активнее он воспринимает свою эпоху. Есенин – не просто талантливый, а гениальный поэт. Что же отразилось в этом зеркале – в его творчестве и в его поступках?

Певец революционного язычества

Второе десятилетие двадцатого века. Первый взрыв уже произошел, кончился неудачей. «Царь испугался, издал манифест…» Столыпинские галстуки. Ленский расстрел. Все ждут нового взрыва – кто с нетерпением, кто со страхом. Марксисты усиливают свою пропаганду, интеллигенция на нее откликается. Все это не может не доходить до училища в Спас-Клепиках, где получает свое образование способнейший юноша Сережа Есенин. Но в его стихах, сочинением которых он не на шутку увлекся, нет ни малейшего отзвука расхожих в то время философских раздоров – одна лишь природа:

Край любимый!

Сердцу мнятся

Скирды солнца в водах лонных.

Я хотел бы затеряться

В зеленях твоих стозвонных.

И все в таком духе. Что это – уход от действительности и нежелание видеть процессы, происходящие в обществе? Совсем наоборот. Удивительное, невероятное, обнажающее в своей метафоричной прозорливости самую суть этих процессов. Это с виду идеологически нейтральное воспевание природы на самом деле предельно идеологично, и его подспудную мысль разъяснил сам Есенин в написанной уже в 1920 году статье «Ключи Марии». Эти ключи открывают доступ к смыслу пейзажной лирики Есенина, являясь манифестом того, ради чего она создавалась, – манифестом язычества. В свете этого манифеста становится ясно, что знаменитая фраза Есенина «Мать моя Родина, я большевик» имела под собой больше оснований, чем принято думать. Большевики еще сами не осознавали, какую религию они избирают, порвав с христианством, а поэтический вундеркинд из Рязани распознал это за них и прежде них: они возвращаются к язычеству, причем в абсолютном его варианте, ибо все предыдущие язычники поклонялись каким-то частным составляющим материальной природы – солнцу, грому, ветру и т. п., а марксисты установили культ материи как таковой, сделав своим священным писанием «Диалектику природы» Энгельса и «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина. Не вслед за комсомолом бежал, задрав штаны, юный Есенин, а впереди комсомола, тогда еще не существовавшего. Конечно, рядовым коммунистам было трудно уловить связь между утонченным неоязычеством стихов Есенина о матери-родине и той пошлятиной, которую им преподавали в кружках политграмоты, называя ее «диаматом», но убежденные умные враги христианства, такие как Троцкий или Блюмкин, прекрасно ее улавливали и высоко ценили поэзию Есенина.