|
1 Сб. «Logical Positivism». Illinois, 1959, p. 22; ср. Ch. L. Stevenson. Ethics and Language, chap. XII, sect. 5. 2d ed., New Haven, 1960. 2 Cm. Ch. L. Stevenson. Op. cit, p. 276. 3 Ibid., p. 275. 4 См. в этой связи: F. С. Sharp. Hume's ethical theory and its critics. «Mind». Edinburgh, 1921, pp. 40 и др. В свое время этическое учение Юма сыграло некоторую положительную роль, пожалуй, только в одном пункте — оно отрицало клерикальные концепции нравственности. Но эта его роль сводилась почти на нет той малорадостной и угнетающей схемой человеческой природы, которую настойчиво набрасывал Юм. Уже в гносеологическом плане она мало походила на оптимистическую картину, начертанную просветителями. В плане 313 же этическом это была скорее карикатура на нее. Пусть людям свойственно чувство «симпатии», но, несмотря на это, они неприглядны: люди поступают импульсивно, в оценках поступков других лиц они несправедливы. Люди малодушны и ленивы, и на каждом шагу подвержены случайностям из-за причудливых ассоциаций в сфере своих эмоций. Сопоставим Юма и Локка. Сенситивные и рациональные факторы сознания в локковой теории «разума (understanding)» подкрепляют друг друга под главенством последних, у Юма же они находятся в состоянии дисгармонии и взаимно обессиливают друг друга: ощущения и вера не дают знания, а разум не в состоянии руководить человеческой деятельностью и в конце концов растворяется в хаосе эмоций. Не удивительно, что Т. Рид обвинил Юма в том, что его скептицизм вообще разрушает понятие человеческой природы! Юм не «разрушает» этого понятия: просто одной методологической фикции он противопоставляет другую. Но его концепция человеческой природы плохо служит и ему: антипросветительское представление о ней как о слабой и низменной, тщеславной и управляемой бесконтрольными эмоциями и случайными ассоциациями не оставляло места для тех альтруистических побуждений, которые, по учению Юма, преобладают над эгоистическими. Там, где французские просветители увидели величие матери-природы, бросающей свой отблеск и на ее порождение, человеческий род, Юм видит униженность людей, которые, будучи «рабами страстей», более имеют в себе животного, чем разумно-человеческого. И апология «гордости» как возвышающего человека чувства, которую развивает в своей этике Юм, теряет под собой почву, делается неубедительной. Странно поэтому читать в исследовании Н. К. Смита, что в своем учении об эмоциях и морали Юм «защищает» будто бы подлинную природу человека от «предъявленных разумом претензий» [1]. Впрочем, от буржуазных мыслителей XX в. вполне естественно слышать, будто «претензии» человеческого разума на дознание и овладение законами природы и общественного развития вздорны и безнадежны. На то они и есть выразители — 226 —
|