|
Юмова концепция личности и «веры» разрушается в первую очередь, конечно, не под ударами такой критики, которая вскрывает внутреннюю противоречивость построений Юма. Материальная практика общественного человека сметает эти построения как карточный домик. Практика приводит к выводу, что человеческая личность есть продукт длительного развития общественных и прежде всего производственных отношений. Убеждение в существование внешнего мира, свойственное каждому здравомыслящему человеку, — это не юмовская «вера», инстинктивная и не зависящая от рассудка. Это закономерный продукт общественно-исторической практики людей, на основе которой сформировалась и материалистическая философия. Ученый-естествоиспытатель и философ-материалист убеждены, что наши восприятия суть продукт воздействия на нас внешних предметов и процессов, а образы памяти — продукт предшествовавших восприятий, но эта убежденность вырастает из рациональных предпосылок, — из обобщения колоссального многообразия фактов и принципиально отличается от рефлекторной привычки животных разыскивать пищу «вне себя», убегать от «внешней» опасности и т.д. Она качественно отличается и от той разновидности юмовой «веры», о которой он в «Первом Inquiry» писал как о чувстве, уже не предваряющем каузальную ассоциацию, но, наоборот, порождаемом ею. Этот, еще один, вариант «веры» у Юма заставляет людей не верить в чудеса, ожидать новых подтверждений каузальных законов и т. п., но «заставляет» опять-таки полуинстинктивно, по привычке. Учение Юма о «вере» оказало влияние на многих иррационалистов последующего времени. Отметим, например, его воздействие на Гамана, а через него и на заложенную им традицию немецкого интуитивизма [2]. В психологическом позитивизме Спенсера мы встретим 1 Т, стр. 111. 2 См. В. Ф. Асмус. Проблема интуиции в философии и математике. М., Соцэкгиз, 1963, стр. 45. 232 аналогичные категории [1]. Возродил юмову концепцию «веры» позитивизм XX в., в котором «вера» фигурирует как вероятность, заменяющая собой знание. В итоге длительной и сложной философской эволюции вновь возвратился к заветам Юма Бертран Рассел. В его последних теоретических сочинениях «вера» функционирует в основном в трех видах: (1) как уверенность в том, что существует мир, состоящий из множества взаимоотносящихся вещей; (2) вера в то, что истина зависит от отношения предложений к фактам, а (3) структура предложений хотя бы частично зависит от структуры фактов [2]. Рассел усилил иррационалистские мотивы в трактовке юмовой «веры»: если у Юма «вера» была истолкована как интуитивная привычка, хоть отчасти помогающая познанию, или как непосредственный результат такой привычки и стимул к ее дальнейшему закреплению, то у Рассела завершается превращение «веры» в некое чисто биологическое явление, имеющее лишь отдаленное отношение к знанию. «Вера, как я понимаю этот термин, — пишет Рассел, — есть состояние организма, не включающее в себя более прямого отношения к факту, который делал бы верование истинным или ложным» [3]. Знание предполагает отношение утверждений к фактам, а вера — только отношение субъекта к утверждениям или даже непосредственно к поступкам, к поведению. Мало того, сама вера есть вид поведения человека, принципиально не отличающегося от «поведения» животных, растений и даже молекул и квантов. В унисон с таким выводом Рассел пишет: «Природа... имеет определенные привычки. Привычки животных, если животные должны выжить, должны обладать определенной адаптацией к привычкам природы» [4]. Это крайне широкое понимание «веры» и «привычки» может существовать в философии лишь на основе возрождения юмистских представлений о безобъективной сфере перцептивно-«данного», в которой растворяется все остальное. Именно к этим представлениям, коренным образом искажающим подлинную структуру реальности, и стал возвращаться Рассел. — 168 —
|