Падение

пожалуйста. Звонить надо три раза. Вы возвращаетесь в Париж? Париж далеко,

Париж прекрасен, я не позабыл его. Помню его сумерки в такое же вот осеннее

время. На крыши, сизые от дыма, спускается вечер, сухой, хрустящий, город

глухо гудит, а река словно течет в обратную сторону. Я бродил тогда по

улицам. Такие, как я, бродят там и теперь, я это знаю. Они бродят, а делают

вид, будто спешат к усталой жене, в свой суровый дом... Ах, друг мой, знаете

ли вы, каково одинокому человеку бродить по улицам в больших городах?..

Мне ужасно неловко, что я принимаю вас, лежа в постели. Нет-нет, ничего

серьезного, немножко лихорадит: я лечусь джином. Знакомое дело эти приступы.

Малярия. Я подхватил ее, вероятно, в те времена, когда был папой Римским.

Нет, это только наполовину шутка. Я знаю, что вы думаете: "Трудно отличить

правду от выдумки в его рассказах". Сознаюсь, трудно. Я и сам... Видите ли,

один из близких моих знакомых делил людей на три разряда: одни предпочитают

лучше уж ничего не скрывать, только бы не лгать, другие предпочитают

солгать, но никогда не откажутся от того, что следует скрыть, а третьи

готовы и приврать, и кое-что держать в тайне. Предоставляю вам самому

выбрать, к какому разряду правильнее всего меня отнести.

Да разве все это важно? Ложь изреченная в конечном счете приводит к

правде. Разве мои рассказы, правдивые или выдуманные, не имеют одной и той

же цели, одного и того же смысла? Так не все ли равно, правдивы они или

выдуманы, если в обоих случаях они рисуют, кем я был и кем стал теперь. Иной

раз яснее разберешься в человеке, который лжет, чем в том, кто говорит

правду. Правда, как яркий свет, ослепляет. Ложь, наоборот, -- легкий

полумрак, выделяющий каждую вещь. Ну, думайте что угодно, а меня назначили

папой в концлагере.

Присядьте же, пожалуйста. Прошу вас. Вам любопытна моя комната? Стены

голые, но все тут опрятно. Подобие картины Вермеера, но без шкафов и

кастрюль. И без книг тоже -- я уже давно бросил читать. Когда-то у меня в