Падение

суда. Он происходит каждый день.

Нет, не беспокойтесь, я озяб немножко, оттого и дрожу. Такая сырость

проклятая! Да мы уже и подплываем. Стоп! Нет-нет, вас пропускаю вперед. Но

только не уходите, пожалуйста, проводите меня немножко. Я еще не кончил,

надо продолжить. А продолжать-то как раз и трудно. Погодите, вы знаете, за

что его распяли -- того самого, о ком вы, может быть, думаете в эту минуту?

Разумеется, было много причин. Всегда найдутся причины для того, чтобы убить

человека. И наоборот, невозможно оправдать помилование. Преступление всегда

найдет защитников, а невиновность -- только иногда. Но, помимо тех причин,

какие нам усердно объясняли в течение двух тысяч лет, была еще одна важная

причина этой ужасной казни, и я не знаю, почему ее так старательно скрывают.

Истинная причина вот в чем: он-то сам знал, что совсем невиновным его нельзя

назвать. Если на нем не было бремени преступления, в котором его обвиняли,

он совершил другие грехи, даже если и не знал какие. А может быть, и знал?

Во всяком случае, он стоял у их истока. Он, наверно, слышал, как говорили об

избиении младенцев. Маленьких детей в Иудее убивали, а его самого родители

увезли в надежное место. Из-за чего же дети умерли, если не из-за него? Он

этого не хотел, разумеется. Перепачканные кровью солдаты, младенцы,

разрубленные надвое, -- это было ужасно для него. И конечно, по самой

сущности своей он не мог их забыть. Та печаль, которую угадываешь во всех

его речах и поступках, -- разве не была она неисцелимой тоской? Он ведь

слышал по ночам голос Рахили, стенавшей над мертвыми своими детьми и

отвергавшей все утешения. Стенания поднимались во мраке ночном, Рахиль звала

детей своих, убитых из-за него, а он-то, он был жив!

Он знал все сокровенное, все постигнул в душе человеческой (Ах! Кто бы

мог подумать, что иной раз не так преступно предать смерти, как не умереть

самому!), он день и ночь думал о своем безвинном преступлении, и для него

стало слишком трудно крепиться и жить. Лучше было со всем покончить, не

защищаться, умереть, чтобы не сознавать себя единственным уцелевшим, не