Падение

учителями, которые уже не могут говорить, ибо у них в рот набилась земля.

Без тени принуждения мы их восхваляем, а может быть, они всю жизнь ждали от

нас хвалебного слова. И знаете, почему мы всегда более справедливы и более

великодушны к умершим? Причина очень проста. Мы не связаны обязательствами

по отношению к ним. Они не стесняют нашей свободы, мы можем не спешить

восторгаться ими и воздавать им хвалу между коктейлем и свиданием с

хорошенькой любовницей -- словом, в свободное время. Если бы они и обязывали

нас к чему-нибудь, то лишь к памяти о них, а память-то у нас короткая. Нет,

мы любим только свежие воспоминания о смерти наших друзей, свежее горе, свою

скорбь -- словом, самих себя!

Был у меня друг, от которого я чаще всего убегал. Скучный был человек и

все читал мне мораль. Но когда он заболел и был уже при смерти, будьте

покойны, я, конечно, явился. Ни одного дня не пропустил. Он умер, очень

довольный мною, пожимал мне руки. У назойливой моей любовницы, которая

слишком часто и тщетно зазывала меня к себе, хватило такта умереть молодой.

Какое место она сразу заняла в моем сердце! А представьте себе не просто

смерть, а самоубийство. Боже мой! Какая поднимается волнующая суматоха!

Звонки по телефону, излияния сердца, нарочито короткие фразы, полные намеков

и сдержанного горя, и даже, да-да, даже обвинения в свой адрес.

Так уж скроен человек, дорогой мой, это двуликое существо: он не может

любить, не любя при этом самого себя. Понаблюдайте за соседями, когда в

вашем доме кто-нибудь вдруг умрет. Все шло тихо, мирно, и вот, скажем,

умирает швейцар. Тотчас все всполошатся, засуетятся, станут расспрашивать,

сокрушаться. Покойник готов к показу, начинается представление. Людям

требуется трагедия, что поделаешь, это их врожденное влечение, это их

аперитив. А кстати, я не случайно упомянул о швейцаре. У нас был в доме

швейцар, настоящий урод, и к тому же злой как дьявол, ничтожество и