Новые идеи в философии

время это направление уже полностью исчерпало себя; но даже если это так, заведомо очевидно, что критический анализ результа­тов историософского подхода за пределами самой школы далеко не завершен (в частности, в советской науке этот процесс только начинается '). Между тем современная историософия порождена импульсом, исходившим из интеллектуальной инициативы Шпен­глера; конечно, ее подлинные истоки лежат гораздо дальше, но именно через «Закат Европы» линии Гердера и Гёте, немецкой романтики и т. п. перешли в актуальное философствование о куль­туре. Тойнби и его последователи немало потрудились над адапта­цией идей Шпенглера к требованиям здравого смысла и позитив­ной научности; но есть немалая польза в том, чтобы рассмотреть эти идеи в их изначальном, неприглаженном, бескомпромиссном виде. С этим связана негативная ценность наследия Шпенглера: немецкий философ довел ряд усвоенных им основоположений до абсурда, а наблюдать reductio ad absurdum определенной точки зрения всегда полезно для науки.

Польза возрастает от того, что этой операции подвергаются у Шпенглера по большей части не оригинальные, но ходовые представления. Дело в том, что если при своем появлении «Закат Европы» произвел впечатление чрезвычайно дерзкой попытки отойти от здравого смысла, теперь, по прошествии стольких лет, становится все яснее, что концепции Шпенглера как раз слишком близки к обывательскому здравому смыслу, что они во многом только сообщают небывалую последовательность и четкость сумме непроверенных и не выдерживающих проверки прописных истин. Доводя их до абсурда, Шпенглер против своей воли принуждает нас в дальнейшем быть осторожнее в оперировании с ними. Чтобы сразу было понятно, о чем идет речь: как поучителен пример Шпенглера для тех, кто доверчиво принимает в буквальном смыс­ле тезис о культуре как «органическом единстве»! Конечно, надо быть справедливым: о том смысле, который скрыт в этой метафо­ре, Шпенглеру также удалось напомнить нам довольно вырази­тельно. За последние десятилетия не только научное, но и художе­ственное освоение феноменологического богатства культур про­шлого немало училось у Шпенглера «физиогномической» цепко­сти глаза и цельному схватыванию вещи. Только тогда, когда каждая истинная интуиция и каждая ложная предпосылка Шпен­глера действительно станут прозрачными для всех, можно будет спокойно счесть, что его наследие окончательно преодолено. Пока этого не случилось, о нем стоит говорить.