|
— Нет! — ответил философ решительно. — Нет… Воспитывая людей, ненужных индустриальному обществу, мы увеличиваем число несчастных. — Но, воспитывая людей, нужных индустриальному обществу, вы никогда его не измените в лучшую сторону, — невольно заметил я. Мой собеседник сумрачно молчал. — Как относятся студенты к университетской реформе? — К реформе Аби? — небрежно переспросил, развел руками философ. — Весьма враждебно. — Почему? — Да потому, — чуть ли не рассердился он на меня, — что она делает менее основательным гуманитарное образование, а стало быть, и менее гуманным общество. Гуманитарный и гуманный — это ведь понятия не только созвучные, но и родственные по духу. Передо мной сидел немолодой, усталый, ироничный человек, резко сутулый, с большими руками, которыми, наверное, можно было обнять кафедру, как живое дерево, с лицом ничуть не современным, старинно-портретным, в котором беспечность соединялась с мудростью, — лицом энциклопедиста XVIII века. И я все полнее понимал, что «реформа Аби», несмотря на ее видимую целесообразность, которой я коснусь потом, импонировать ему не может: ведь наносила она удар именно по «духу энциклопедизма», сознательно изымала его из ценностей индустриального общества. Когда-то в Эколь Нормаль учился Ромен Роллан; потом, став писателем, он рассказал о той исключительной роли, которую играл Шекспир в духовной и умственной жизни студентов его поколения. Рассказывая об Эколь Нормаль начала XX века, Роллан создавал образ одного из самых шекспировских мест на земле, может быть, второго после Стратфорд-он-Эвон. В Эколь Нормаль дышали Шекспиром, с ним как с живым общались денно и нощно. Ромену Роллану казалось, что сами стены школы насыщены этим духом навечно. Помню, я задал вопрос, каюсь, лукавый: — Какое место занимает Шекспир в духовной жизни ваших воспитанников? Мой собеседник горьковато усмехнулся: — А зачем им Шекспир? — Кто-нибудь из студентов мог бы показать мне роллановские места? — Думаю, что никто. Я поднялся, поблагодарил за беседу. В коридоре перед тем, как повернуть к выходу, повинуясь какому-то телепатическому импульсу, я обернулся, он стоял на пороге университетского жилища: воплощение одиночества. …И вот через шесть лет я опять в Париже и хочу узнать мнение философа о новой реформе, которая носит название нынешнего министра образования, — «реформе Савари». Но это невозможно: он отрезан от мира стенами лечебницы — сошел с ума. — 185 —
|