|
Он и от нее в войну, уже немолодой, под шестьдесят, ушел к ним, ушел в последний поиск, в последнюю большую охоту, в ту круговерть безумных, странных, невероятных ситуаций и возможностей, которые во все века открывали войны и любые социальные потрясения перед коллекционерами. К его чести, в войну коллекция почти не увеличилась, но это, как и дальнейшие события его жизни, было ей неизвестно и уже безразлично. «Как же надобно было меня обидеть, Чтоб не стала я плакать, любовь храня, Чтоб не стала я даже тебя ненавидеть, А чтоб заживо умер ты для меня!» Он и умер для нее — заживо. Она осталась одна — детей у них не было, — с чувством великого поражения… И лишь в том утвердила собственную личность, что не потребовала, не оставила у себя ни одной картины, хотя чисто юридически существенная часть коллекции была ее собственностью. Она осталась одна с чувством поражения, и, если бы тогда нашелся кто-то, открывший ей в будущем победу, она ни за что бы не поверила… Об этом старая женщина рассказала мне в один из ясных дней поздней московской осени, в засыпанном желтой листвой саду дома Л. Н. Толстого в Хамовниках. В том, что мы выбрали именно это место, не было ничего нарочитого или искусственно-тенденциозного: она живет рядом, и после недавно перенесенного инфаркта сидеть в саду ей лучше, чем в комнате. И в то же время сидели мы в хамовническом саду не случайно, потому что поселилась она по соседству ради этого дома, ради этого сада. Толстой был человеком, который открыл ей тогда в будущем победу и которому она не поверила, несмотря на то что он Толстой. — Я осталась одна, надо было жить, зарабатывать. До войны я печатала и стенографировала беспрерывно, коллекции нужны были деньги. А в войну бумаги не писали, а жгли, поэтому я долго ire могла найти дела. Долго, пока меня не познакомили с Николаем Николаевичем Гусевым, секретарем и биографом Толстого. Это и решило мою судьбу, я стала с ним работать. Десять лет он диктовал мне воспоминания о Льве Толстом, материалы к его биографии. Десять лет я жила в атмосфере мыслей и чувств Толстого. Я рассказала Николаю Николаевичу мою историю, он меня успокаивал, утешал. «Человеку, которого вы любили, откроется истина». «Да не верю я вам», — говорила я. «Вы не мне, вы Льву Николаевичу верьте», — отвечал он серьезно, даже торжественно. Ну вот… потом раны постепенно уврачевались, я опять вышла замуж за умного, доброго, талантливого человека, жила с ним душа в душу, похоронила и опять осталась одна. — 132 —
|