|
Чайковский — небольшой, тихий, непривычно тихий для нашего века город; в залах галереи — самая полная, самая торжественная в этом городе тишина, а в ней — в тишине тишины — живут, думают, растут дети. Порой кажется, что дети города не уходят отсюда, их можно увидеть тут в любой час, даже утром, когда им полагается быть в школе. И ничего удивительного в этом нет — с открытием галереи в школах ввели факультативы по изобразительному искусству. Самое неожиданное в этой неожиданной галерее маленькие — пятнадцати-шестнадцатилетние экскурсоводы, мальчики и девочки, которые в летние месяцы, когда тысячи туристов посещают город и экскурсоводов взрослых, штатных, недостает, водят по залам экскурсии, рассказывая им о великих художниках, о портретах и пейзажах… А по существу, они рассказывают о духовной жизни народа, запечатленной на этих холстах, в этих рисунках, вводят людей во владение богатством, которому нет и не может быть цены. Есть что-то трогательное в том, что в Чайковском во владение этим богатством вводят дети. А осенью, зимой и весной, когда экскурсантов гораздо меньше, они в этом покое, в этой тишине учатся — учатся чему-то более существенному, чем понимание искусства, учатся пониманию мира и пониманию человека, учатся пониманию мира человека, пониманию того тайного огня, который сквозит в чертах мужчин и женщин минувших эпох, пониманию красоты и ранимости, которыми во все века отличалась человеческая душа, и нежности к ней, сегодняшней, еще более ранимой и нередко еще более красивой… Эти залы — царство детей. И восходящая сила их чувств и мыслей, их маленькие и уже большие души, быть может, самый большой подарок А. С. Жигалко Родине. Я мог бы подробно рассказать о том, как ежегодно Чайковский отмечает день рождения Александра Семеновича. О том, что решением исполкома горсовета он стал первым почетным гражданином, и о том, что многие художники и коллекционеры посылают в дар созданной им галерее картины и рисунки; я мог бы рассказать подробно о большой и ценной библиотеке по изобразительному искусству, которую вдова Жигалко Любарская передала Чайковскому; мог бы рассказать о бескорыстии этой семьи, выполняющей и высказанное, и невысказанное в последней воле любимого человека с той безупречностью, когда хочется поклониться за неформальное, возвышенное понимание долга и за душевную широту. Но мне хотелось более подробно рассказать о детях, именно о них, потому что тут я вижу завершение (или новое великое начало) большой и сложной, такой загадочной и, в сущности, такой понятной, в чем-то страшной, но и прекрасной в то же время жизни моего героя. — 135 —
|