|
Хотелось бы узнать о дальнейшей судьбе и этой коллекции. Если нам не изменяет память, была открыта целая картинная галерея, местная Третьяковка?» То, о чем я расскажу, можно рассматривать как развернутый ответ читателям, которые задавали мне вопрос о смысле, о высших целях собирательства «этой (по выражению автора одного из писем) загадочнейшей страсти, заставляющей порой и нравственного человека совершать безнравственные поступки: бессердечно обманывать, извлекать дивные вещи из хаоса бед и несчастий». Оттенки «загадочнейшей страсти» я имел возможность наблюдать в кулуарах суда, когда рассматривалось дело об убийстве Кириллова. Коллекционеры большого города собирались сюда с утра и сидели, ходили, общались, молчали, чего-то ждали до вечера… Конечно, они думали, говорили и о подсудимых, и об обстоятельствах дела, но по-настоящему волновала их судьба вещей, которые стыли в пустом, опечатанном доме. Богатейшая коллекция, вызывавшая в течение десятилетий удивление, зависть, восхищение, ревность, оказалась ничьей. О ее возможной дальнейшей судьбе в кулуарах суда рождались легенды. Собственно говоря, у коллекционеров не было юридических оснований рассчитывать на то, что она окажется в чьих-то частных руках: единственный сын Кириллова, которому тот завещал все, лишался наследства, как лицо, участвовавшее в его убийстве (тем самым наследства лишалась и семья сына). Не имели отношения к коллекции и родственники второй жены Кириллова (убитой с ним), ибо ценности были собраны в бытность первой его, покойной жены. Тем не менее кулуары суда в те дни напоминали тайный аукцион — «загадочнейшая страсть», не желающая порой мириться с нормами морали, не хотела мириться и с юридическими нормами, шепотом назывались вещи, фантастически росли цены… Но странно, наблюдая оттенки этой абсолютно чуждой мне страсти, я не испытывал ни антипатии, ни неприязненного непонимания тех, кто ею одержим. И не потому не испытывал, что их понимал. Нет! Я не понимал совершенно: как это можно думать, волноваться, неистовствовать из-за вещей, когда рядом, за стеной, в зале заседания, решается — жить или умереть трем человеческим существам, и уже трагически погибли от их руки двое, и сидят, окаменев, с сухими, бесслезными лицами матери подсудимых. Не понимал. Но понимал зато, что на тайном аукционе мог оказаться и герой старого моего несудебного очерка «Дар» — Александр Семенович Жигалко, будь аукцион этот несколько десятилетий назад… И не испытывал неприязненного непонимания того, действительно загадочного, что видел вокруг себя, ибо помнил о духовном перевороте, пережитом одним из самых страстных коллекционеров, и верил в возможность духовного переворота для любого из тех, кто меня окружал. — 127 —
|