|
Сад является критиком представления о перверсивности как о патологии; он заимствует свою терминологию из моральной психологии и поэтому не может считаться предтечей психоанализа. В «120 днях Содома» перверсии называются страстями; в соответствии с принципом механики они идут от простых к сложным, образуя генеалогическое древо пороков и преступлений. С другой стороны, система Сада, открывая возможность более широкой чувственной полиморфное™, может утверждаться лишь путем разрушения условий воспроизводства человеческого рода: «этот способ существования освящает смерть рода в индивиде- Верификацией бытия является приостановка самой жизни… экспроприация жизненных функций. Экспроприация собственного тела другого становится, таким образом, смыслом этого способа существования» (ibid., р. ЗО). Перверсивный жест не имеет кода, не может быть сообщаем. Не либертен вспоминает о нем, а он напоминает о себе сам. Из того, что он умопостигаем, связан с представлением и суждением, следует, что он что-то интерпретирует: «чтобы эксплицировать этот жест, Сад интерпретирует предполагаемую интерпретацию извращенного человека, беря за основу то, что ему в этом жесте удается расшифровать» (ibid., р. ЗЗ). За точку отсчета при этом берется абсолютная перверсивность, содомия. Именно содомия, а не гомосексуальность, подчеркивает Клоссовски. На основе гомосексуализма может возникнуть институт, что много раз в истории общества и случалось (браки гомосексуалистов в Швеции). Напротив, содомия — чистая контрвсеобщность, антиразмножение, «смерть рода в индивиде» (ibid., р.32). «…будучи подобием акта размножения, она одновременно является насмешкой над ним. Действительно, выводя за пределы органической специфичности индивидов, этот жест закрепляет жизненный принцип метаморфозы одних существ в другие, который воспроизводит интефальную извращенность и постулирует всеобщую проституированность как окончательное применение атеистического принципа.» В своем стремлении расшифровать перверсивный жест Сад задает код перверсивности. Он принимает отклоняющийся жест за природную данность, нуждающуюся всего лишь в рационализации (в результате чего норма по необходимости истолковывается как патология, ведь природа, по Саду, безнадежно стремится к самоупразднению). Сад строит логически структурированный язык перверсивности, которая — по отношению к этому языку — представляется лишенной логики. Тут обоюдный процесс: язык «заражается» перверсивностью, зато и перверсивность обретает свой язык, артикулируется. Атеизм проявляется здесь в том, что извращение говорит на языке разума, имитирует «здравый смысл». Интефальный атеизм невозможен без говорящей на языке разума перверсивности, но извращенность его героев не может стать интефальной без такой рационализации, без имитации нормы, без отказа от маргинального статуса. — 124 —
|