|
1 софские». Нет ничего более далекого, как от философии, так и от языка, нежели эти попытки окаменить весь язык, выжав все живые струи из науки и отлив систему железобетонных сооружений,— может быть, более-менее удачно, в порядке экономии, выражающих ту или другую временную стоянку науки, но решительно закрепощающих, на означенной стоянке именно, самое творчество мысли. Ведь задача «философского языка» — выкристаллизовать в нем все наличное содержание данной системы мысли и решительно возбранить вход в этот заколдованный дворец всем тем силам, которые могут нарушить строгую его чинность, т. е., иначе говоря, навеки заморозить мысль в данном ее состоянии. Таков один путь потери языком своего равновесия,— путь, исходящий из языка как «вещи», ?????. В основе этого извращения лежит неверие в абсолютно-зиждущую в самом движении своем силу Логоса, претворяющего в Разум косные, темные и слепые стихии. И поэтому этим неверам хочется опереть себя на нечто внешне-недвижное, на машину, установленную раз навсегда техническим рассудком. IX. Другой путь к последовательной порче языка отправною точкою своею имеет сопряженный вышеуказанному полюс—именно энергетическую природу языка, язык как ????????. И на этот путь подвигает неверие в Божественное Слово. Но на первом пути неверия—отрицалась Его сила в органическом и исторически данном явить Разумность, а тут, на втором пути, отрицается возможность в разумном быть Жизни и всяческой Существенности, Язык стихиен, следовательно, неразумен, и потому надо сочинить свой язык, разумны й,— гласит неверие в разумность Слова; язык разумен, следовательно — безжизнен и бессуществен, и потому надо извести из недр своих— новый язык, нутряной, существенный, заумный,—требует неверие в Существенность Слова. «Если язык есть отклик всего нашего существа, то где же обеспечение того, что он не нарушит выгод разум а?»—спрашивают одни, и отвечают отрицательно. «Если в языке раскрывается разум, то чем же обеспечивается жизненное его соответствие всему нашему существу?» — слышится от других. Наше чувство,—темное перво-ощущение мира,—весь океан подсознательного и сверхсознательного, колышущийся за тонкою корою разума,—он-то разве не должен тоже выразиться в языке? А если мы попытаемся противиться напору стихий своего существа, разве они не раздробят—шутя—своей хрупкой сдержки? Негоден исторический язык, он слишком искусствен, слишком условен, слишком постоянен, слишком много — 129 —
|