Сочинения в четырех томах. Том 2

Когда говорят о духовной свободе, то обычно под нею разумеют легкое отношение к уставу жизни и рас­сматривают эту легкость как нечто само собою разу­меющееся. Да и как бы она не разумелась сама собою, если устав считается человеческою условностью, в луч­шем случае почтенной, но обветшавшей, старинной. Для таких утверждение свободы ни к чему не обязывает, по­

1

тому что она мыслится не как взлет над миром закона, подлинного, незыблемого и священного закона, а как простое несоблюдение правил, которые давно уже пере­стали быть прочными и с которыми можно не считаться до такой степени, что даже и не утруждать себя борьбой с ними. Но настоящая свобода мыслима только на твер­дой почве закона. Есть незыблемый мир законов веще­ства. Его не отрицает, но преодолевает его вторгающаяся в него жизнь. В отношении вещественного мира жизнь всегда есть чудо. Но это чудо само подчинено своим за­конам, также незыблемым, однако преодолеваемым, чу­десно осиливаемым уставом человеческого общества, определеннее — уставом церкви. Но и этот незыблемый устав, который должен почитаться как воистину свя­щенный, может преодолеваться особою, вторгающеюся в него творческою силою: духовностью, христианскою свободою. Она проявляется преобразованием в извест­ный момент устава. Жесткий и каменно застывший, ее жаром он размягчается, делается податливым и упругим, но всякий раз это есть чудо. О. Алексей глубоко возму­щался, когда видел непонимание, что устав воистину есть закон,— и священный закон,— когда, не ведая его силы, воображали, что от него можно просто избавить себя. Но, настаивая в полной мере на его монументаль­ной реальности, он проповедовал чудо и сам жил огнен­ным расплавлением в любви того, что стояло перед ним же вековечным оплотом церковного благоустройства. Он говорил именно о чуде.

Творческое начало и было для о. Алексея самою жизнью, а все остальное — косвенным следствием. Но его почитатели, по крайней мере некоторые, дорожили этими следствиями и рассчитывали помощью их при­влечь к уставу людей внешних, а там уже как-нибудь отвратить от христианской свободы, да и от самого о. Алексея, ради которых и через которых они, собст­венно, и приняли устав. О. Алексей рассматривался, как лакомая приманка на крючке. К о. Алексею приходили всякие, в том числе приходили и большевики, одни в смятении и тоске, другие — соглядатайствуя и с злыми намерениями; но они уходили, те и другие, получив что-то для своей души. Но от о. Алексея желали видеть некоторые его почитатели не духовный толчок, а внеш­нее изменение. И когда он, именно к таким, особенно беспросветным, проявлял иногда исключительную вни­мательность, против него раздавался ропот. Каждый имел в своем уме свой устав, и молчаливо предполагалось,