Сочинения в четырех томах. Том 2

Праздник Троицы, нужно полагать, впервые появля­ется в качестве местного храмового праздника Троицко­го Собора — как чествование «Троицы» Андрея Рублева. Подобно тому как служба Иерусалимского Храма Вос­кресения, в мире, по самому месту своего совершения, единственная,— делается образцом и образцом службы Воскресной, повсюдно совершаемой, и вводится затем

1

в устав или подобно тому как празднество Воздвижения Креста Господня, опять-таки первоначально единствен­ное, по самому предмету празднования, по единственно­сти Животворящего Креста, уставно распространяется, в качестве образца (аналогичных примеров перехода единичного литургического явления в устав можно при­нести и еще немало), так точно местное празднование единственной иконы единственного храма, будучи ду­ховною сущностью всего русского народа, бесчисленны­ми отражениями воспроизводится в бесчисленных Тро­ицких храмах, с бесчисленными иконами Троицы. Предмет, отраженный тысячью зеркал, среди тысячи своих отражений, все же остается основою реальности всех их и реальным их центром. Так первое воплощение духовного первообраза, определившего суть России — первообраза Пресвятой Троицы как культурной идеи, несмотря на дальнейшее размножение свое, все же оста­ется историческим, художественным и метафизическим уником, несравнимым ни с какими своими копиями и перекопиями. Прекраснейшее из зданий русской архи­тектуры, Собор Троицкий, «из которого не хочется ухо­дить»,— по вышеупомянутому признанию Павла Алепп-ского,— и прекраснейшее из изображений русской иконописи — Рублевская Троица, как и прекраснейшая из музыкальных воплощений, несущая великие возмож­ности музыки будущего, служба вообще, и Троицына дня в частности, значительны, вовсе не только как кра­сивое творчество', но своею глубочайшею художественною правдивостью, то есть полным тождеством, покрываю­щих друг друга, первообраза русского духа и творческого его воплощения.

V

Так вот почему именно здесь, в Лавре, мы чувствуем себя дома более, чем в своем собственном доме. Ведь она, и в самом деле, воплотила в себе священнейшие воздыхания наших собственных глубин, но с таким со­вершенством и полнотою, с какими мы сами никогда не сумели бы их воплотить. Лавра — это мы, более чем мы сами, это мы — в наиболее родных и наиболее со­кровенных недрах нашего собственного бытия. Вот по­чему мы несли и несем сюда не только задушевнейший трепет нашего сердца, но и все наше творчество, во всем его объеме, все наши культурные достижения и ценности: