|
Стратегии свободы. 107 ют ситуации, из которых разумение не находит выхода, и тогда остается надежда лишь на глупость. Именно поэтому дурак — непременный персонаж сказки, в которой достаточно четко фиксируется перечень ситуаций, в которых необходима его помощь: в любовных делах, затрудненных капризами женщины, символизирующей неокультуренную, непокорную «аниму», которую герой стремится завоевать и которая, сопротивляясь, часто отдает предпочтение простецу, лишенному черт патриархальной мужественности; в столкновении с самодуром властителем, стремящимся реализовать тиранический тип господства, попирающий всяческую справедливость. Ни разум, ни сила не способны образумить тирана или капризную женщину, и только глупость оказывается камнем преткновения власти, только она способна противостоять гибкой тактике женского своеволия. В качестве почвы, из которой произрастает глупость, выступает телесность. Дурак в сказках — это, как правило, лентяй и сибарит, чревоугодник и выпивоха, который выше всего в жизни ценит покой и удовлетворение прихотей своего тела. Он не придерживается жестких правил в отправлении функций организма, часто шокирует окружающих своим видом, манерами, поступками. Каким-то распущенным, злым негодяем выглядит герой немецких сказок ТильУленшпи-гель. Вместе с тем, показывая оголенный зад, оскверняя святилища, осуществляя жестокие проказы, Тиль по-своему эффективно боролся с господством, жестокостью и несправедливостью. Ведь прямая политическая борьба нередко лишь меняет субъектов власти и тем более не охватывает всех ее многообразных форм. Ш. Костер, использовавший в своем романе древненемецкие книги XVI столетия, не оценил эффективность этой своеобразной техники борьбы с гидрой власти и превратил Уленшпигеля в заурядного политического борца, раздувающего романтический пожар против угнетения слабых и бедных. Совсем по-иному подошел к переработке старинных легенд Ф. Рабле, творение которого, выросшее из «Великих и неоценимых хроник о великом и огромном великане Гаргантюа», достаточно адекватно передает народную смеховую культуру. Последняя, как показывал М. М. Бахтин в своих исследованиях Рабле и Гоголя, способствует не только катарсису, разрядке напряжения между телом и Сверх-Я, но и человеческой эмансипации. Ирония и смех обнаруживают власть и принуждение там, где их не замечают, а именно — в общепринятых нормах, обычаях, привычках, запретах и т. п. формах ментальное™, образующих невидимую почву власти. — 99 —
|