Философия кошки

Между тем взыскуемое кошкой согласие достигается совсем не просто, и в первую очередь оно требует великих и долгих трудов познания того, охранительницей чего назначает ее судьба, проникновения в самую суть окруживших ее материй.

Вспомним, в одном из добрых старых фильмов о гинувшей в омутах перестройки советской школе кто‑то из юных его героев рождает ставшую культовой фразу: «Счастье – это когда тебя понимают».

А ведь это и в самом деле счастье, – когда есть понимание между людьми; многие советские школьники на уроках российской словесности даже писали сочинения на тему, формулируемую этим тезисом. Но кто из них задумывался над тем, что в нем есть и таимое от поверхностного взгляда второе дно? Ведь этой максимой открывается довольно широкий простор для какого‑то нравственного иждивенчества. Исповедание подобной веры рождает в человеке неколебимое убеждение в том, что именно мир должен приложить все усилия, для того чтобы разглядеть его достоинства. Неукоснительная обязанность окружающих состоит в том, чтобы понять и полюбить его, – сам же он свободен от любых трудов, благодаря которым сокровища его души могли бы стать очевидными для всех. А в результате целый мир оказывается неоплатным должником всех послушников этого вероучения, и его упрямое нежелание платить по своим счетам в великом множестве рождает мизантропов, разочарованных и в человечестве, да и в самой жизни людей.

Принявшая же обет пожизненного служения человеку и его дому кошка видит свое счастье в совершенно ином: «Счастье – это когда я понимаю», выражая кредо всех своих пра‑пра‑бабок, могла бы сказать и моя славная питомица, мой маленький добрый товарищ. Хотя, конечно же, она нисколько не против того, чтобы и сознающий свою принадлежность к общему цеху хозяин приложил труд лишний раз взглянуть на бесценные (в самой серединке – бриллиантовые) сокровища ее чистой души.

Словом, пересказываемое всеми киплинговское суждение о кошке: «Я не друг и не слуга. Я, Кошка, хожу, где вздумается, и гуляю сама по себе…» – это всего лишь дань окружающей ее легенде, которая порождается нашей собственной неспособностью разглядеть ее подвижничество, высокомерным нежеланием опускаться до понимания подлинного смысла ее жизни в нашем доме.

Может быть, самое острое и наглядное противоречие этому стереотипному, но все же не имеющему никакого отношения к реальной действительности образу проявляется в ее реакции на наше обращение к ней.

Кошке, конечно же, недоступен смысл произносимых нами слов, она в состоянии усвоить содержание лишь нескольких ключевых для нее знаков. И уж тем более она не понимает ту, не всегда открытую и нам‑то самим, абстрактную логическую связь, которая скрепляет их воедино; она реагирует только на мелодику нашей речи, на тембр голоса, на интонации. Вот и забудем на минуту о семантике слов и о грамматической структуре конструируемых ими предложений, а просто вслушаемся в музыку того, что адресуется ей.