Философия кошки

Вот такова и героиня нашего повествования: врожденная деликатность и впитанная духом царящих в ее доме отношений учтивость (не отделимые, впрочем, и от известной гордости) диктуют ей свой стиль поведения – она никогда не станет обременять нас своими заботами; ее пожизненный труд надежно сокрыт даже от самых близких, и перед всеми нами, обитателями общего дома, без всякой корысти взятого ею в пожизненную опеку, она («блистательна, полувоздушна») всегда предстает только при полном параде. И нужно случиться чему‑то необыкновенному, чтобы этот великий труд и те страшные испытания, которые она готова претерпеть ради нас, вдруг открылись нам.

В семье пережившей блокаду Ленинграда Веры Николаевны Вологдиной жил кот Максим. Все кошки в те страшные дни давно уже были съедены, но кто может осудить людей, умиравших от голода? «В нашей семье тоже дошло до этого, – вспоминает Вера Николаевна. – Мой дядя, в мирное время спокойный уравновешенный человек, требовал кота на съеденье чуть ли не с кулаками. Мы с мамой, когда уходили из дома, запирали Максима на ключ в маленькой комнате. Жил у нас еще попугай Жак. В хорошие времена Жаконя наш пел, разговаривал. А тут с голоду весь облез и притих. Немного подсолнечных семечек, которые мы выменяли на папино ружье, скоро кончились, и Жак наш был обречен. Кот Максим тоже еле бродил – шерсть вылезала клоками, когти не убирались, перестал даже мяукать, выпрашивая еду. Однажды Макс ухитрился залезть в клетку к Жаконе. В иное время случилась бы драма. А вот что увидели мы, вернувшись домой. Птица и кот в холодной комнате спали, прижавшись друг к другу. На дядю это так подействовало, что он перестал на кота покушаться… Жаконя через несколько дней погиб. А Макс выжил… В сорок третьем году к нам стали приходить люди – глянуть на это чудо. Однажды на экскурсию учительница привела целый класс… Удивительно, но Максим оказался долгожителем. Умер он двадцатилетним от старости в 1957 году».

Глава 8. Частная жизнь

В которой приоткрываются некоторые секреты частной жизни дома, и повествуется о маленьких хитростях отдельных его обитателей

Впрочем, служением – служением, но никакой долг и никакая верность ему никогда не могли полностью заслонить собою частную жизнь. Конечно же, своя «частная жизнь» есть и у моего маленького доброго товарища по цеху, и – разумеется – не все в ней открыто мне; мы знаем многое такое друг о друге, что способно крепить нашу взаимную склонность, но, вероятно, еще большее пролегает за той чертой, куда не пропускаются даже самые близкие. Член моей небольшой семьи, она с готовностью признает определенные права за мной, а значит, и сама имеет право хранить какие‑то собственные секреты; и поэтому многое из того, что скрывается там, в хранимом ею, недоступно никакому, даже самому внимательному и систематическому, наблюдению.