|
Конечно же, существует и великое множество промежуточных положений, среди которых, может быть, самое известное – это поза сосредоточенных философских раздумий о материях возвышенных и непреходящих. Каменный родственник нашей героини, сфинкс, охраняющий древние пирамиды Гизы, лежит именно в ней. Символ великой загадки, он полностью погружен во что‑то надмирное; вот уже пятое тысячелетие его неторопливая, но вместе с тем основательная мысль круг за кругом скрупулезно сканирует все измерения той бездонной тайны, которую хранит древний город мертвых, расположившийся в нильской долине. (Двуногие, мы, разумеется, вынуждены занимать иное положение, когда подпираем рукою свою отяжеленную глубоким раздумьем голову, но в нем – точный эквивалент именно той на тысячелетия застывшей позы с поправкой на человеческую анатомию.) Тайна того невероятия, которое каждый вечер развертывается прямо на ее глазах, не дает покоя и моей пытливой искательнице, и она отдается течению мысли над моим плечом именно в этой позе сфинкса. Поначалу она смотрит на меня и на все происходящее с большим недоумением и даже некоторой подозрительностью, если не сказать с опаской (в первый раз, когда она, заглянув через бортик ванны, вдруг увидела меня мокнущим в воде, ее огромные черные глазищи вообще вытаращились так, будто она столкнулась с каким‑то невероятием). Сама кошка терпеть не может воды; случайно наступив на какое‑нибудь мокрое место, она, словно демонстрируя всему миру свою брезгливость, всякий раз по очереди будет долго и тщательно отряхивать каждую лапку. Создается впечатление, что она даже побаивается ее, и (конечно же) не может поверить, что кто‑то сам, без принуждения по собственной воле способен погрузиться в эту неприятную отталкивающую среду. В первое время мое безрассудство, как кажется, вызывало в ней даже тревогу. Но дни идут, и кошка постепенно привыкает ко многим странностям своего хозяина; вот и сейчас, лежа надо мной, она уже не таращит распахнутые недоумением глаза, а зажмурив их тихо рокочет о чем‑то своем, словно проговаривает про себя какие‑то варианты возможных решений. В ее привычной к размышлениям голове уложилось пока еще далеко не все; и время от времени, как бы желая удостовериться в том, что в ванне – и в самом деле вода и дело обстоит именно так, как это рисуется ее взору, она погружает туда свою лапку, осторожно трогает ее, и после этого аккуратно стряхивает и долго и тщательно вылизывает каждый розовеющий коготок… Впрочем, острая наблюдательность и привычка к интеллектуальной работе не могут не принести свои плоды, и с течением времени что‑то начинает проясняться в сознании моей довольно смышленой от природы питомицы; и вот однажды, когда на бортике ванны перед самой ее мордочкой вдруг оказывается мой локоть, она, вопросительно взглянув на меня, словно ища подтверждения какой‑то внезапно мелькнувшей догадке, бросается облизывать его своим шершавым язычком. — 130 —
|