|
1 Cassirer. Philosophie der Symbolischen Formen. T. III: Phanomenologie der Erkenntnis. S. 77-78. 85 его экзистенциальную основу, мы урезаем его и сверху, поскольку принимаем как данность и обходим молчанием решающий момент восприятия: возникновение истинного и точного мира. Рефлексия только тогда достигнет центра феномена, когда будет в состоянии прояснить его соприродность жизни и рациональную интенциональность. Итак, и "ощущение", и "суждение" утратили явную прозрачность: мы видели, что они были прозрачны благодаря предубеждению в отношении мира. Как только пытались, опираясь на них, трактовать деятельность сознания, представить их в качестве моментов восприятия, воскресить преданный забвению опыт восприятия и столкнуть их с ним, они тут же становились непостижимыми. Настаивая на этих трудностях, мы незаметно выходим на иной план анализа, переходим к новому измерению, в котором они должны исчезнуть. Критика гипотезы постоянства и, в более широком плане, редукция идеи "мира" открывают феноменальное поле, которое нам надлежит теперь получше очертить, толкают нас на поиски непосредственного опыта, каковой нам следует так или иначе соотнести с научным знанием, с психологической и философской рефлексией. Наука и философия веками жили изначальной верой, в восприятие. Восприятие выходит на мир вещей. Это значит, что оно нацелено на некую истину в себе, в каковой находится разумное основание всех явлений. Восприятие подразумевает, что опыт в любой момент может быть согласован с опытом любого предыдущего и любого последующего моментов, перспектива моего сознания - с перспективами других сознаний, что все противоречия могут быть разрешены, что единичный и интерсубъективный опыты представляют собой цельный текст, лишенный каких бы то ни было пробелов, что нечто неопределенное для меня в настоящий момент будет обязательно определено каким-то более полным знанием, которое предсуществует во всякой вещи или, точнее, и является самой вещью. Поначалу наука была всего лишь следствием или усилением того движения, в котором образовывались воспринимаемые вещи. Как вещь является инвариантом любого чувственного и любого индивидуального перцептивного поля, так и научное понятие является способом фиксации и объективации феноменов. Наука определяла теоретическое состояние тел, которые не подвержены воздействию никакой силы, тем самым определяла и силу, воссоздавая при помощи 86 этих идеальных составляющих действительно наблюдавшиеся феномены. Она статистически устанавливала химические свойства чистых тел, выводя из них свойства тел эмпирических, оставаясь, как могло казаться, в плане настоящего творчества или, во всяком случае, обнаруживая имманентное миру разумное основание. Понятие единого геометрического пространства, которое безразлично к тому, что его наполняет, и понятие чистого перемещения, которое ничуть не искажает свойств объекта, обеспечивали феноменам среду инертного обитания, в которой каждое событие могло быть привязано к физическим условиям, предопределившим произошедшие изменения, и содействовали, таким образом, этому закоснению бытия, которое переходило в ведение физики. Разрабатывая понятие вещи, научное знание не отдавало себе отчета в том, что им движет предрассудок. Именно оттого, что восприятие, будучи причастным жизненному миру и предваряя всякое теоретическое мышление, воспринимало себя как восприятие бытия, рефлексия полагала, будто может обойтись без его генеалогии и довольствовалась тем, что исследовала условия его возможности. Даже если принимались в расчет издержки детерминирующего сознания,1 даже если допускалось, что конституирование объекта не может быть доведено до конца, вне того, что говорит об объекте наука, нельзя было ничего о нем сказать, естественный объект оставался для нас неким идеальным единством и, согласно знаменитому выражению Лашелье, переплетением общих свойств. И напрасно лишали науку всякой онтологической ценности, оставляя за ней ценность только методологическую,2 такое начинание ничего не меняло по существу в философии, поскольку одно лишь мыслимое бытие оставалось в ведении научных методов. Живое тело, условия его существования не могли избежать определений, каковые только и делали объект объектом, без которых ему вообще не было места в системе опыта. Ценностные предикаты, придаваемые ему рефлексирующим суждением, переходили в бытие как первооснова физико-химических свойств. Обыденный опыт обнаруживает некую согласованность и смысловое отношение между жестами, улыбкой и тоном говорящего человека. Но эта выразительная — 54 —
|