80 от нее склоны и поля. Нет никакого разумного основания, зато есть мотив. Именно Gestalttheorie заставила нас сознавать эти напряжения, которые наподобие силовых линий пересекают зрительное поле и систему "собственное тело - мир", наполняя ее смутной и магической жизнью, навязывая ей всевозможные сплетения, извивы, вспученности. Разброс впечатлений на сетчатке, число находящихся в поле зрения объектов действуют не как обычные объективные причины, извне определяющие мое восприятие расстояния, и не как разумные основания, которые могли бы его обнаружить. Они ведомы ему в завуалированных, бессловесных формах, они оправдывают его какой-то безмолвной логикой. Gestalttheorie, однако, не достает для выражения этих перцептивных отношений некоей категориальной новизны: она допускает сам принцип, применяет его в анализе частных случаев, но не хочет видеть того, что для точного описания феноменов необходима настоящая реформа разумения, что необходимо поставить под вопрос объективное мышление классической логики и философии, приостановить действие категориального отношения к миру, поставить под сомнение - в картезианском смысле - так называемые очевидности реализма, словом, осуществить подлинную "феноменологическую редукцию". Объективное мышление, которое соотносится с универсумом, а не с феноменами, знать ничего не хочет, кроме альтернативных понятий, исходя из действительного опыта оно выводит взаимоисключающие понятия: понятие протяженности, то есть абсолютной внеположности частей, и понятие мышления, то есть сосредоточенного в себе бытия, понятие звучащего знака, то есть физического феномена, произвольно связанного с некоторыми видами мышления, и понятие значения, то есть абсолютно прозрачной для себя мысли, понятие причины, то есть чего-то внешнего по отношению к ее следствию, и понятие разумного основания, то есть соприродного образованию феномена закона. Но ведь восприятие собственного тела и восприятие внешнего дают нам, как мы только что видели, пример не-тетического сознания, то есть сознания, не обладающего полностью определениями своих объектов, осознание жизненной логики, которая не осознает самое себя, и осознание некоего имманентного значения, которое не является прозрачным для самого себя и познается только в столкновении с некоторыми естественными знаками. Такие феномены не даются объективному мыш- 81 лению, вот почему Gestalttheorie, остающаяся, как л всякая психология, пленницей "очевидностей" науки и мира, вынуждена делать выбор лишь между разумным основанием и следствием, вот почему критика интеллектуализма в ее устах сводится к реставрации реализма и каузального мышления. Феноменологическое понятие мотивации, напротив, является одним из тех "подвижных"1 концептов, которые необходимы для возвращения к феноменам. Один феномен дает ход другому - не в силу объективной эффективности, связывающей, например, природные явления, но в силу предлагаемого им смысла, - есть нечто такое, что направляет поток феноменов, определенно не находя себе места ни в одном из них, своего рода действующая причина. Так, намерение посмотреть налево и подчинение зрелища взгляду мотивируют иллюзию движения в объекте. По мере того как мотивированный феномен обретает реальность, обнаруживается его внутреннее отношение с феноменом мотивирующим, он не просто его сопровождает, он его объясняет, позволяет понять, словно бы предшествовал своему собственному мотиву. Так, находящийся на расстоянии объект и его физическая проекция на сетчатке объясняют разброс впечатлений и благодаря ретроспективной иллюзии, если, соглашаясь с Мальбраншем, говорить о естественной геометрии восприятия, мы заведомо вносим в восприятие построенную на нем науку и теряем из виду исходное отношение мотивации, где расстояние появляется до всякой науки - не из суждения о "двух впечатлениях", ибо они численно еще не различаются, но из самого феномена "шевеления", из сил, которые населяют это начинание, ищут его согласованности и наибольшей определенности. Картезианская доктрина не считает эти описания философскими: их соотносят с областью нерефлексивного, посему они не могут превратиться в рассуждения, как и любая психология не в состоянии принести ничего истинного рассудку. Чтобы полностью их оправдать, надлежало бы показать, что в восприятии сознание никоим образом не может перестать быть сознанием, то — 51 —
|