|
252 посредством которой человек возносит себя к какой-то новой форме поведения или к другим, или к своему собственному мышлению через свои тело и речь. Когда авторы стремятся увенчать анализ афазии общей концепцией языка,1 еще яснее становится видно, как они уходят от интеллектуалистского языка, который приняли вслед за Пьером Мари и в пику разработкам Брока. Нельзя определить речь ни как "операцию мышления", ни как "двигательный феномен": она вся целиком есть двигательная функция и вся целиком - мышление. Ее присущность телу подтверждается тем, что речевые нарушения не могут быть приведены к единству, и тем, что первичное расстройство затрагивает то "тело" слова, материальное орудие словесного выражения, то "физиономию" слова, словесную интенцию, этот своеобразный совокупный план, на основе которого нам как раз и удается сказать или написать слово, то непосредственный смысл слова, который немецкие авторы называют словесным понятием, то, наконец, всю структуру опыта, а не только опыт языковой, как в случае амнезической афазии, который мы разобрали выше. Таким образом, речь основывается на наслоении способностей, в известной мере поддающихся обособлению. Но, в то же время, ни в коем случае не найти расстройства языка, которое было бы "чисто двигательным" и хотя бы отчасти не затрагивало смысла речи. Если при чистой алексии* пациент не может распознать буквы какого-то слова, то дело в отсутствии способности придавать форму зрительным данным, образовывать структуру слова, понимать его зрительное значение. При двигательной афазии перечень потерянных и сохраненных слов строится в соответствии не с объективными характеристиками (длиной или сложностью), но с их значением для пациента: больной не способен произнести какую-то букву или слово в отдельности внутри привычной двигательной цепочки из-за отсутствия способности различать "фигуру" и "фон" и свободно придавать тому или иному слову или букве значение фигуры. Правильность произношения и синтаксиса всегда обратно пропорциональны друг другу, что свидетельствует о том, что произношение слова не является попросту двигательным феноменом и обращается к тем же силам, что организуют синтаксический порядок. Тем более (в случае расстройств словесной интенции, как при буквальной пара- 1 Ср.: Goldstein. L'analyse de l'aphasie et l'essence du langage. 253 фазии,* когда буквы пропускаются, меняются местами и добавляются и когда нарушается ритм слова) дело, очевидно, не в разрушении систем остаточной возбудимости, но в уравнивании фигуры и фона, в неспособности структурировать слово и улавливать его артикуляционную физиономию.1 Чтобы подытожить обе серии замечаний, следует сказать, что вся языковая операция предполагает постижение смысла, но что смысл в отдельных случаях словно обособлен; существуют различные слои значения - от зрительного значения слова до словесно выраженного понятия и концептуального значения. Две эти идеи ни за что не удастся примирить, если мы продолжим колебаться между понятиями "двигательной функции" и "мышления" и не обнаружим третьего понятия, которое позволит их объединить, и неизменной на обоих уровнях функции, которая действовала бы как в артикуляционных феноменах, так и в скрытых процессах, подготавливающих речь; именно она поддерживает все здание языка и в то же время стабилизируется в относительно самостоятельных процессах. Мы сможем обнаружить эту присущую речи способность в тех случаях, когда ощутимо не поражены ни мышление, ни "двигательная функция", и в то же время "жизнь" языка нарушена. Бывает, что словарный запас, синтаксис, тело языка кажутся незатронутыми (с той единственной оговоркой, что в речи преобладают главные предложения), но больной не пользуется этими материалами, как нормальный субъект. Он говорит лишь в том случае, если его спрашивают или если сам берется задать какой-то вопрос, его вопросы всегда стереотипны, как те, что он ежедневно задает своим детям, когда они возвращаются из школы. Он никогда не пользуется языком для выражения просто возможной ситуации, и необычные для него предложения (небо черное) лишены для него смысла. Он может говорить лишь при том условии, если подготовил свои фразы.2 Нельзя сказать, — 174 —
|