|
Два ключевых фактора определили судьбы греческих государств в VII—V вв. до н. эры. Это снижение удельного веса долгового рабства и экспоненциальный рост общего количества невольников. Между тем долговая зависимость и собственно рабство — это две принципиально разные вещи. Долговое рабство не может стать движителем экономического роста. Мы говорили о том, что оно имеет жесткие ограничения. Поэтому, как в математике, от «перемены мест слагаемых» сумма не меняется; оттого что кто-то начинает работать на чужого домовладыку, суммарное богатство общины остается прежним. Лишь еще беднее становится собственное хозяйство, еще богаче — чужое. Основой новой экономики может стать только экзогенное рабство, так называемое «классическое рабовладение». Впервые оно формируется именно в Греции и именно в это время. Известно, что в VI — V вв. до н. э. в Афинах владение рабами уже не было признаком какого-то особого достатка. Состоятельность начинается там, где счет рабов идет на десятки, и в это время уже не редкость мастерские, где работало по 20 — 30, иногда 50 рабов; известны случаи владения ста и более рабами. При этом практически все они — чужеземцы. «Таким образом, можно полагать, что V век был в некоторых отношениях поворотным в истории социально-экономического развития; рабство классического типа распространяется в Греции, внедрившись в первую очередь в наиболее развитых в экономическом отношении полисах, а в некоторых полисах вытесняя более архаические формы зависимости. Именно в это время происходил социально-экономический «эксперимент» всемирно-исторического значения: рабство приобретает наиболее законченную форму, становится основным способом эксплуатации чужого труда в обширном регионе, осваиваются новые методы эксплуатации рабов в сельском хозяйстве и ремесле, вырабатывается рабовладельческая идеология»[221]. В Риме число рабов нередко идет на тысячи. Так, по сообщению Плиния Старшего, некий Цецилий Исидор во время правления Августа оставил после себя по завещанию 4116 рабов. Откуда они берутся? В исторических справочниках упоминаются 30 тыс. жителей Таранто (современная Апулия), которые были проданы в рабство в 209 г. до н. э.; 150 тыс., которые Луций Эмилий Павел, разгромив Эпир, продал в 168 г. до н. э.; более 50, 000 карфагенцев и столько же жителей Коринфа в 146 г. до н. э.; около миллиона галлов выведенных Юлием Цезарем в 58-50 гг. до н. э. из Галлии и т.д. Все это из официальных отчетов римских полководцев, добивающихся высшей государственной награды — триумфа. Казалось бы, огромные цифры. Но в действительности — капля в море: статистика триумфаторов не дает даже приблизительного представления о реальных масштабах, ибо не учитывает в десятки раз большие массы тех, кто захватывается и продается их подчиненными. Вспомним хотя бы упомянутых «Анабасисе» рабов, которые в критический час бросаются на дороге,— и это при отступлении. Что же говорить о победоносных походах? Для каждого рядового их участника и, конечно же, для их командиров такие рабы — источник дохода. Пусть все они за продаются на местных рынках за бесценок («бык стоил в лагере драхму, раб — четыре драхмы, а прочую добычу вообще ни во что не ставили и либо бросали, либо уничтожали. В самом деле, сбыть ее товарищу воин не мог — у того ведь тоже было всего вдоволь»[222]), но их много, а значит, солдаты не остаются в убытке. Местные же торговцы рабами в конечном счете перепродают их добычу в столицах. — 106 —
|