|
Примечательно, что в двух поэмах, приписываемых одному автору, — «Илиаде» и «Одиссее» — содержится в сущности различный подход к этой проблеме. В «Илиаде» впервые была тщательно разработана вся теогоническая система, но в поэме нет даже и намека на существование божьей зависти к смертным. Присутствие богов во всех человеческих делах, их всемогущество, божественная забота о сохранении гармонии, антропоморфизм, выраженный кроме всего прочего в том, что боги были наделены всей гаммой человеческих эмоций, — все это служило стержнем мифологического сознания богобоязненности и страха перед божественным гневом, инспирированным скорее нарушением принципа «богу — богово», чем завистью. Не случайно Диомед, обращаясь к Гектору, дважды почти буквально повторяет одну и ту же фразу: «Нет, с богами блаженными я не желаю сражаться!» [2] 2 Гомер. Илиада. 6, 141. Ситуация начинает" постепенно меняться в «Одиссее». Поведение героев этой поэмы уже в большей степени определяется свободным выбором, хотя может быть в не меньшей степени предопределено богами. Моральные индивиды «Одиссеи» поэтому более чувствительны к «несправедливому» и «благому», хотя все еще не способны к этической рефлексии. Но при этом они чрезвычайно податливы ко всякого рода предрассудкам. И при сравнении двух эпосов видно, как постепенно начинает выкристаллизовываться идея о «зависти богов». Менелай, предвкушая возможную встречу с Одиссеем и описывая ее во всех красотах, замечает, что «столь великого блага нам дать не хотел непреклонный бог, запретивший ему, несчастливцу, возврат вожделенный» (Одиссея, 4, 181 — 182). Дважды Алкиной, царь феакийцев, сетует по поводу того, что «бог Посейдон недоволен нами за то, что развозим мы всех по морям безопасно» (Одиссея, 8, 565 — 566; 13, 173 — 174). Наконец, эту же мысль в заключении поэмы Гомер вкладывает в уста Пенелопы в тот момент, когда Одиссей уничтожает все ее сомнения, раскрыв тайну, известную только им двоим. Обращаясь к мужу, Пенелопа говорит: ...Меж людьми ты всегда был самый разумный и добрый. На скорбь осудили нас боги; было богам неугодно, чтоб, сладкую молодость нашу вместе вкусив, мы спокойно дошли до порога веселой Старости. (Одиссея, 23, 209 — 213) Не трудно заметить, что в приведенных фрагментах из поэмы странствий проскальзывает идея о ревности богов к людской удаче, благополучию, богатству, ко всякому человеческому счастью. Кульминационным моментом развития мысли являются слова Калипсо: «Боги ревнивые, сколь вы безжалостно к нам непреклонны!» (dzelemones exochon aeeon — Одиссея, 5, 118). И все же из данных фрагментов не следует, что эпические герои испытывают чувство трепетного страха перед «завистью богов» [1], а скорее возмущаются таким положением дел. Страх становится принципиальной чертой нравственно-религиозной культуры Греции лишь в архаический и классический периоды. Причины столь кардинального перехода кроются, по всей видимости, с одной стороны, в смене «героической» модели культуры, с другой — в обособлении моральных норм и становлении нового типа нравственной культуры. — 92 —
|