|
Затем двери снова распахивались, и, вместе с ее королевским выходом, раздавался коллективный вздох облегчения и у персонала, и у пациентов. Руки вылезали из-под одеял, тела перемещались в удобные позы, и наступало время послеобеденного сна, предшествующего часам приема посетителей. Ночь всегда приходила слишком быстро, как мне казалось, вечно вторгаясь в мои детективные расследования и мешая разоблачить преступника, которым оказывался самый безобидный персонаж книги. Но как бы я ни протестовала против такого вмешательства в мои воображаемые приключения, обычно быстро проваливалась в безмятежный сон. Лишь в редких случаях, когда привозили ночного пациента, я просыпалась. И вот в одну из таких ночей я впервые увидела младенца. Меня разбудил звон колец на шторках за две кровати от меня, и я, открыв сонные глаза, увидела маленькое тельце с головой монстра, как подсказало мое детское воображение. Голова была совершенно лысой и такой большой, что любое ее движение, казалось, могло сломать хрупкую шею. Настенная лампа отбрасывала тусклый оранжевый свет на больничную койку. Женщина склонилась над ней, ее рука коснулась крохотных детских пальчиков, а потом шторки задернули, и я снова провалилась в беспокойный сон. В течение двух дней шторки вокруг той кровати оставались задернутыми, врачи и медсестры периодически заходили в этот бокс, но всегда плотно задвигали шторы, мешая нам разглядеть, что же там происходит. На третью ночь, как будто во сне, я снова увидела женщину, и по ее позе догадалась, что она опечалена. Я увидела, как ночная медсестра взяла на руки сверток, понесла его к двери, а потом свет погас, и мои глаза снова закрылись. На следующее утро шторки были раздвинуты, пустая койка аккуратно застелена, и от младенца не осталось и следа. Детская интуиция подсказала мне, что он умер. Но я знала, что не стоит расспрашивать об этом. Каждый день, после дневного сна, я наблюдала за детьми, которые с нетерпением смотрели на двери палаты, ожидая прихода родных. Я видела, как загорались радостью их лица, как они тянули руки для объятий, слышала их восторженные крики и с особой остротой ощущала собственный ужас. Лежа на больничной койке, я не могла избежать отцовского взгляда, как не могла избавиться и от страха перед ним. Прошло шесть недель моего пребывания в госпитале, когда отец явился один. Воспоминания, которые слегка развеялись рутиной больничной жизни, снова ожили в моем сознании, и пальцы судорожно схватились за простыню. Я задалась вопросом, где же мама, когда он взял меня за руку и нагнулся, чтобы поцеловать в щеку. Словно отвечая на мой немой вопрос, он сказал, что мама сильно простудилась и не хочет тащить микробы в больничную палату. В тот день его густые волнистые волосы сияли бриллиантином, а медсестры сияли от его улыбок. Но в глубине его глаз притаился грязный мерзавец, который прорывался наружу с каждым произнесенным словом. — 80 —
|