|
священной любовью к потерянной невинности природы, все это ужасное метание в пустоте и неопределенности, эту обреченность на бренность, на всегдашнюю неполноценность, на то, чтобы вечно делать только какие-то дилетантские попытки, -- короче говоря, всю безвыходность, странность, все жгучее отчаяние человеческого бытия. Все это вы знали, порой даже признавали, и тем не менее всей своей жизнью вы проповедовали прямо противоположное, выражали веру и оптимизм, притворялись перед собой и перед другими, будто в наших духовных усилиях есть что-то прочное, какой-то смысл. Вы отвергали и подавляли сторонников глубины, голоса отчаянной правды -- в себе самом так же, как в Бетховене и Клейсте50. Вы десятилетиями делали вид, будто накопление знаний, коллекций, писание и собирание писем, будто весь ваш веймарский стариковский быт -- это действительно способ увековечить мгновенье, -- а ведь вы его только мумифицировали, -- действительно способ одухотворить природу, -- а ведь вы ее только стилизовали, только гримировали. Это и есть неискренность, в которой мы вас упрекаем. Старый тайный советник задумчиво посмотрел мне в глаза, на устах его все еще играла усмешка. Затем он спросил, к моему удивленью: -- В таком случае Моцартова "Волшебная флейта" вам, наверно, очень противна? И, прежде чем я успел решительно возразить, он продолжал: -- "Волшебная флейта" представляет жизнь как сладостную песнь, она славит наши чувства, -- а ведь они преходящи, -- как нечто вечное и божественное, она не соглашается ни с господином фон Клейстом, ни с господином Бетховеном, а проповедует оптимизм и веру. -- Знаю, знаю! -- воскликнул я со злостью. -- Боже, как это пришла вам на ум именно "Волшебная флейта", которую я люблю — 91 —
|