|
Но турки продолжали нажим: свежие таборы выкатывались из-за виноградников, сменяя расстроенные рукопашным боем цепи, и перед потерявшими счет времени русскими, то и дело возникали новые враги. Уже солдатские рубахи и кубанские черкески были мокры от пота и крови, уже нестерпимой болью ломило усталые плечи, уже подрагивали колени, а пересохшие рты жадно хватали пропитанный пороховой гарью воздух, а бой все тянулся и тянулся, и не было видно конца. Штабс-капитан Васильков в некогда белой, а теперь черной от грязи и копоти нижней рубахе работал и за прислугу, и за наводчиков при двух орудиях, поочередно бросаясь то к одному, то к другому. Эти-то два орудия и вели редкий, но точный огонь по турецким батареям, отвлекая их на себя: два других орудия молчали, грозно уставив черные дыры стволов на атакующие турецкие цепи. Скобелев подскакал, когда Васильков с тремя артиллеристами, хрипя от натуги, выкатывал на позицию сбитую пушку. Спрыгнув с коня, навалился плечом. — Снаряды тебе доставили? — Мерси, генерал… — прохрипел Васильков. — Турки в двадцати саженях. Тебе что, глаза запорошило? Не дай бог, ворвутся на позицию: банниками отбиваться будешь? — Ворвутся — картечью отброшу. У меня два орудия наготове. — А чего же сейчас не стреляешь? — Некому стрелять: я тут — сам пятый. Дай бог, еще хоть парочку турецких пушечек развалить. — Ну, гляди сам. Пушки туркам не отдай. — Живым не отдам. А с мертвого взятки гладки. — Спасибо, солдат! Это была высшая похвала в устах Скобелева: выше любого ордена, чина и награды. Об этом знали все, даже только что прибывшие: солдатская молва стоусто несла восторженные легенды о генерале на белом коне. И офицер, хоть однажды названный Скобелевым солдатом, помнил об этом всю жизнь, с гордостью рассказывая о величайшей чести внукам и правнукам. Жиденький фронт русских, не растеряв моральной упругости, гнулся, а кое-где и пятился под неослабевающим напором аскеров. Особенно заметно начало осаживать левое крыло: правда, осаживать без разрывов, сохраняя чувство плеча и не поддаваясь панике. Заметив это, Скобелев метнулся туда, перескакивая через ползущих вверх, к хребту, раненых. — Держись, ребята! — изо всех сил кричал он, пришпоривая коня. — Держись, иду!.. Он не проскакал и половины пути, когда из-за склона на бешеном аллюре в полном зловещем молчании вылетели осетины. Солнце играло на стали бесценных кавказских клинков, лошади, хрипя, мчались наметом через изрытое, истоптанное, залитое кровью и заваленное убитыми и ранеными поле, и турки, потеснившие левый фланг русских, не успели развернуться, чтобы встретить атакующую конницу дружным частоколом штыков: князь Джагаев вовремя нанес удар. И началось самое страшное, что только возможно в бою: рубка пехоты со спины. Шашки сверкали в воздухе, опускаясь на головы, плечи, руки; лошади, обезумев от скачки и крови, зубами рвали аскеров. — 84 —
|