|
– Я хотела еще также написать о Филиппе. Но каждый раз, когда я пишу о сексе, получается какая‑то ерунда. Знаешь, я никогда не делала это по‑собачьи с Тедди. Мы пробовали многое, только не это. Но когда пытаешься об этом написать, выходит ужасно глупо. Когда ты занимаешься этим, тебе это кажется таким значительным, чисто физически, ну и мысленно тоже, нарушение табу, ты понимаешь, о чем я? Но об этом трудно писать. Нет подходящих слов, ну ты знаешь, что я имею в виду. Я имею в виду, что даже слово пенис звучит глупо. Все эти слова такие дурацкие: член, хрен, сосиска, шланг. Ими невозможно сказать правду. Моя невидимость становилась все более неловкой. Я была удручена таким напором интимных подробностей, которыми сама не могла поделиться. Комизм ситуации заключалась в том, что две американки приезжают в Европу в поисках материала для своих сочинений и что же всплывает на поверхность, когда они начинают излагать это на бумаге? Мама и папа; папа вслепую плывет в открытом море, мама спорит с крысоловом по поводу оплаты за убитую крысу. Я достала с багажной полки свою нейлоновую сумочку – она лежала там, как маленький теленок, зажатый между двумя огромными коровами, – и молча вышла из купе, повернула налево и увидела своего кадета из Сен‑Сира, (уже без кивера), который возвращался из туалета, расположенного в конце вагона. Он резко свернул и вошел в свое купе. Я тихонько постучала в это купе и открыла дверь. – Здесь есть свободные места? спросила я. – Une place libre? Он пожал плечами, хотя в купе больше никого не было, и в поле зрения не было ни одного чемодана, кроме его коричневой продолговатой дорожной сумки и моей нейлоновой сумочки. Он подвинул в сторону свой великолепный кивер, лежавший на сиденье рядом с шикарным дипломатом, который он использовал вместо стола. Он писал письмо. – У вас очень красивая шляпа, – сказала я по‑французски: Un chapeau extraordinaire.[12] Я и не думала его смущать, но он покраснел и прикрыл рукой свое письмо, как будто боялся, что я прочту его. – Vraiment,[13] продолжила я, и вдруг меня заклинило. – Vraiment, повторила я, но ничего больше не смогла сказать. – Нет, действительно, vraiment, vraiment, un chapeau extraordinaire. Был ли это знак? Эта языковая амнезия? Может быть, мозг посылал мне сигнал вернуться домой? – У вас все в порядке? – спросил он по‑английски. – Да, спасибо. Всякий раз, когда я пытаюсь говорить по‑французски, получается по‑итальянски, но теперь все будет в порядке. — 11 —
|