|
Э, вот почему не стали спать в избе покосчики, хотя и устроили нары! И что означает надпись: “Проверь себя” — значит, этот леший и до меня тут обитал, не надо мной первым потешается. (“Надо бы с ним повежливее: услышит, обидится… Чур меня, чур!”, — хмыкнул я про себя.) И печку наверняка потому развалили — думали, что в ней кто-то прячется. Да только не помогло. Спасибо на этом, теперь хоть будет спокойнее, что не сам я тряхнулся мозгой. И русалочку, поди, хозяину избы преподнесли, чтобы отвлекся и оставил в покое. Только, видать, стар уж наш доможил… А, чтоб его, опять, опять! — Эй, кончай шкодить! — во весь голос заорал я. — Кыш, нечистый дух! А то сейчас… как это вас раньше заклинали: “С нами крестная сила, свят, свят, свят!” Фу, да что это я бормочу? Вот бы кто из знакомых услыхал. А рука между тем непроизвольно шарилась в темноте — ближе пододвинуть ружьё. Нервная дрожь пробежала у меня по всему телу, родившись где-то под затылком и спустившись до живота. Брр! — передёрнул плечами (так, что ли, русалки раньше щекотали?). Вот ведь погань навязалась. Опять! опять! Я с ужасом, почувствовал, как кто-то пахнул возле самого моего лица и ткнулся в грудь… Уу, тварина, кыш, брысь, свят-свят! И, схватив ружьё, я грохнул в противоположный угол из обоих стволов: ббу! ббу! Там что-то посыпалось, в избе кисло завоняло выстрелом бездымкой. Кое-как я перебился эту кошмарную ночь. Рассвет пришёл мутный, слезливый и долгий. До полудня просидел в избе — идти в лес было бесполезно, сразу вымокнешь до нитки от нависшей в листве, на голых ветвях и в траве мороси. Да и дичь отсиживается в такую непогодь по укромным местам. Варил кашу, чистил и смазывал ружьё, пересчитывал патроны — тоскливо убивал время. И поглядывал в угол, где раньше было ласточкино гнездо. Дробью его разворотило, комочки сухой грязи, перемешанной с былинками, раскрошенные, валялись на полу, внутри распотрошило пуховую лунку, нежные пёрышки. Неприятное зрелище разора, собственного постыдного поступка… Но разве я виноват? Что теперь делать-то? Голова после бессонной ночи была тяжёлой, как чугун с картошкой. В довершение всего на этот раз я никак не мог найти кружку. Была — в руках держал! Ясно помнил, что с вечера, как обычно, поставил рядом с котелком. Искал-искал, но как-то обречённо, расшатанная ночными чудесами психика устала реагировать остро. Махнул рукой и стал пить из крышки котелка. “Итак, домовой, здрасте-пожалуйте”, — растерянно думал я, прихлёбывая чай. Даже забыл: языческая эта нежить или христианский бес, как с ним бороться — молитвой с крестным знамением либо заговорами, рубаху наизнанку вывернуть? Разницы нет: ни молитв, ни шаманства я не знаю, совершенно перед этой таинственной стихией беззащитен. Эка, учудил — дробью по нечистой силе, с огнестрельным оружием — на антимир! Смешно… Акт отчаяния. Гм, по законам, так сказать, драматургии: висело ружьё — вот и выстрелило… Кстати, какие они из себя, настоящие домовые? — 260 —
|