|
Миша даже хлопнул в ладоши от удовольствия и сказал, что если Елена Васильевна еще немного подучится, то он уступит ей свое место лорда-толкователя. — А если… если два благородных человека столкнулись, тогда как? — спросила Наташа Лаптева, не глядя ни на Ларису, ни на Пашу. — Тогда идет состязание в благородстве: кто кому уступит? — сразу ответила Елена Васильевна, польщенная Мишиной похвалой. И это потрясло Пашу Медведева, уже привыкшего к потрясениям последнего времени. Ночью он написал: «Я понял, Ларисочка, как я виноват перед тобой. Так что теперь я уверен, что ты эти письма никогда не прочитаешь. Я решил больше не писать тебе, чтобы даже на расстоянии не тревожить тебя. Я постараюсь забыть тебя, как ты просила. Прости за всё! Не поминай лихом! До свидания и прощай, моя милая, моя любимая Ларисочка…» Но ведь и Ларисе Аракеловой хотелось быть благородной! К тому же она очень изменилась во время коммунарских дней: кто не изменится, если его так тормошить, если он вдруг попадет в совершенно новую атмосферу всеобщего благожелательства, если все время идут разговоры о духе, о строительстве жизни, об отношении человека к человеку, о высоких и низких желаниях и о том, что человек должен чего-то хотеть, обязательно должен хотеть! Лариса Аракелова почти не принимала участия в этих разговорах, но ей, как и другим, поневоле приходилось что-то придумывать в очередной куче мале, и ставить отметки за день, и дежурить в своей ватажке. Постепенно и разговоры серьезные перестали быть для нее чем-то посторонним: все стало касаться и ее лично. На следующий день после «шамони-2», когда Паша уже расстался со своей надеждой и начал с утра новую, суровую жизнь, Лариса остановила его на перемене. — Паша… Что-то я хотела тебе сказать… Ах, вот… Ты говорил тетрадка… Что ж ты не даешь? На счастье, тетрадка была у Паши с собой, в школе. Лариса читала тетрадь тайком, держа наготове раскрытую книгу — на случай, если кто-нибудь войдет в комнату. Читать Пашины письма почему-то казалось ей делом запретным, и не захотелось бы ей объясняться, если бы мама или папа увидели тетрадь. Лариса была уверена, что читать ей будет скучно. Но постепенно до нее стало доходить, что все эти слова про девочку-одуванчик, про бессонные ночи, все эти бесконечные «милая, милая, милая» — это не про кого-то, а про нее. Это она — милая, и слово звучит совсем не так, как у дедушек и бабушек, и означает оно, это слово, что-то совсем другое. «По дороге домой, — читала она, — я встретил Наташу Лаптеву. И знаешь, что она мне сказала? Что ты любишь меня, но скрываешь свою любовь. Зачем, Ларисочка? — 96 —
|